Виктор Пелевин: эволюция в постмодернизме - [9]

И все же трудно, по-видимому, найти постмодернистские произведения в чистом виде, в которых действительность по-настоящему принималась бы за сырье для бессодержательной игры, восстающей против всякой связи с конечным смыслом. Возможность эволюции Пелевина в его отношениях с постмодернизмом как раз основана на нетотальном характере последнего. Стоит ему ослабнуть, как сразу же проступают вполне неиллюзорные вещи: отношение к России, человеку, современности. Без всяких аллегорий, как в протоколе, у Пелевина можно прочитать, что “бизнес здесь неотделим от воровства”, что “менты — народ тупой и подневольный”, что “как ни тошнотворна тюремная мораль, другой ведь вообще не осталось” (“Священная книга оборотня”). Эволюция его отношения к действительности отмечена последовательным приростом сарказма. Сначала он просто не желал понимать мир, теперь осознал невозможность его понимания даже при всем желании. Неутешительный итог скрашен разве что другим преимуществом, который дала ему постмодернистская территория. Речь идет о потрясающем токе метафор, в который увлекаются не только эфемерные вещи вроде брендов. Пелевинский постмодернизм оказывается вполне гостеприимен к традиционным вещам и дает новую силу в их выражении. Метафоры получаются более выпуклыми за счет того, что механизм их образования стилистически не ограничен, позволяя навести мосты между разнородными вещами. Например, в “Числах”: “Первым в кадре появляется Зюзя, который работает чем-то вроде канала народного самосознания”.

 

Благодаря таким метафорам Пелевин остается одновременно и критичным к происходящему, и ироничным и в этом смысле отвечает Бодрийяру, заявившему в “Прозрачности зла”: “И если сегодня интеллектуалам нечего сказать, то это потому, что ироническая функция ускользнула от них, ибо они твердо стоят на платформе нравственного, политического или философского сознания, тогда как игра изменилась…” Пелевин добился в точности того, чего требовал Бодрийяр, — донес позицию интеллектуала на языке иронии. И в то же время показал несостоятельность его замысла, поскольку лишь дискредитировал саму аудиторию. Оказалось, что та только иронию и ценит, а смыслы, что таятся за ней, не влекут ее к реальным интеллектуалам, которых читал тот же Пелевин, прежде чем сесть за собственные романы.

Не только при разговоре о Достоевском или Фолкнере находится место для патетического напоминания о цели литературы — запечатлевать характерное в своей эпохе. Оно находится при упоминании и Г. Миллера, и У. Берроуза. При разговоре о Пелевине патетики именно в такой формулировке не дождешься, что представляет собой парадокс. Ведь все требования соблюдены. Пелевин пишет о царстве материальности и упрощении сознания? Ну, так таково время. Пишет об инфляции ценностей и опошлении эзотерики? Ну, так таковы ценности и эзотерика. Пишет об упрощенных людях? Таковы люди. И тем не менее Пелевина много критикуют именно за “характерное в эпохе”. Вообще, у его критики два фронта. Есть критика текста, который плохо написан, и есть критика постмодернистского содержания. Сам текст может так или иначе быть разобран филологами, и здесь нет ничего удивительного. Однако выглядит странно, когда его содержание объявляется темой спора, который может быть решен тем или иным аргументом. Например, для Андрея Немзера “мерзкий, но соблазнительный мир фальшивых слов, лгущих мифов, грязных предметов, подлых тварей и соответствующих всему означенному выше “правил игры” у Пелевина является лишь дешевым приемом. Это значит только то, что Андрей Немзер еще верит в критерии и аргументы. Пелевин в них не верит. Тем самым оставляя нам если не ключ к пониманию себя, то предостережение.

В конце концов, что такое его постмодернизм? Это легко показать. Достаточно запросить в Google приводимую им в “Empire V” цитату из гностических текстов: “Корень дерева горек, и ветви его есть смерть…” Продолжительное время по выходе романа первую ссылку поисковик выдавал на роман Пелевина, а вторую — на “Апокриф Иоанна”. Сейчас Пелевин на втором месте.