Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя - [11]

Он всегда хвалился, что расписал банную комнату для супруги маршала д'Анкра, и сожалел, что сия комната сгорела во время беспорядков, связанных с именем маршала.

Крополи проявлял снисходительность к своему соотечественнику Питрино, – так звали художника. Быть может, он видел знаменитую роспись банной комнаты, – во всяком случае, он относился к этому Питрино с таким уважением и обращался с ним так дружески, что даже поселил его в своем доме.

Благодарный Питрино, питаясь макаронами, прославил национальное кушанье и оказал своим неутомимым языком большие услуги дому Крополи.

В старости он привязался к сыну, как некогда к отцу, и мало-помалу сделался чем-то вроде смотрителя при доме, где его неподкупная честность, признанная всеми скромность, невиданная душевная чистота и тысячи других добродетелей, перечислять которые здесь мы почитаем излишним, даровали ему постоянное место у семейного очага, с правом распоряжаться всею прислугою. Сверх того, это именно он пробовал макароны, дабы поддержать чистоту вкуса старинной традиции, и надо заметить, что он не прощал ни лишнего зернышка перца, ни недостающего атома пармезана.

Он чрезвычайно обрадовался, когда Крополи-сын доверил ему тайну и поручил написать знаменитую вывеску.

Надо было видеть, как страстно рылся он в своем старом ящичке в поисках кистей, слегка объеденных крысами, но еще вполне годных, пузырьков с полузасохшими красками, льняного масла в бутыли и старой палитры, принадлежавшей еще Бронзино, этому «богу живописи», как утверждал на своем ломаном итало-французском языке артист из-за гор.

Питрино буквально вырос от радости, чувствуя, что восстановит свою былую славу.

Он сделал то же, что сделал Рафаэль: переменил манеру и написал, подражая Альбано, не двух королев, а двух богинь. Августейшие дамы поражали такой грацией, представляли удивленным взорам такое соединение роз и лилий – очаровательное следствие перемены манеры Питрино, – возлежали в таких соблазнительных позах сирен, что начальник полиции, когда ему дали взглянуть на это монументальное украшение дома Крополя, тотчас объявил, что эти дамы слишком хороши и что их прелести действуют слишком сильно, чтобы их можно было оставить на вывеске на виду у всех прохожих.

– Его высочество герцог Орлеанский, – сказал он Питрино, – часто посещает наш город, и ему, наверное, не понравится, что его знаменитая матушка так мало прикрыта. Он способен засадить вас в подземную темницу, потому что у прославленного принца сердце далеко не всегда мягкое. Извольте замазать либо обеих сирен, либо надпись, – иначе я не позволю вам выставить эту вывеску напоказ. Я забочусь о вашей пользе, Крополь, и о вашей тоже, синьор Питрино.

Что тут скажешь? Пришлось поблагодарить начальника полиции за его заботливость, что и сделал Крополь.

Но разочарованный Питрино упал духом. Он чувствовал, чем все это кончится.

Едва ушел начальник полиции, как Крополь спросил, скрестив руки:

– Что же нам делать?

– Мы сотрем надпись, – печально отвечал Питрино. – Мы можем сделать это в одно мгновение и заменить наших «Медичи» «Нимфами» или «Сиренами», как вам будет угодно.

– Нет, нет, – сказал Крополь, – тогда воля моего отца не будет выполнена. Мой отец очень хотел…

– Чтобы были фигуры, – продолжил Питрино.

– Надписи, – поправил его Крополь.

– Он завещал, чтобы они были похожи, и они похожи. Значит, он желал фигур, – возразил Питрино.

– Да, но если бы сходства не было, кто узнал бы их без надписи? Теперь, когда в памяти жителей Блуа образы этих прославленных дам уже немного стерлись, кто узнает Екатерину и Марию без надписи «Медичи»?

– Что же будет с моими фигурами?.. – в отчаянии вымолвил Питрино, чувствовавший правоту слов Крополя. – Я не хочу уничтожать плоды моих трудов.

– А я не хочу, чтобы вас посадили в тюрьму, а меня в подземелье.

– Сотрем слово «Медичи», – умолял Питрино.

– Нет, – твердо отвечал Крополь. – Мне пришла в голову мысль… прекрасная мысль… Останутся и ваши фигуры, и моя надпись… Medici по-итальянски, кажется, значит доктор?

– Да, во множественном числе.

– Так закажите другую вывеску у кузнеца. На ней вы нарисуете мне шесть лекарей и сделаете надпись: «Медичи»… это будет очень милая игра слов!

– Шесть лекарей! Невозможно! А композиция?.. – вскричал Питрино.

– Это уже ваше дело. Но будет так, как я хочу… Так надо… Мне некогда: макароны пригорят.

Против таких доводов возражать не приходилось. Питрино повиновался.

Он состряпал вывеску с лекарями и с надписью. Начальник полиции похвалил ее и дозволил.

Вывеска чрезвычайно понравилась в городе: это лишний раз доказало, что поэзия, как говорил Питрино, недоступна мещанам.

Чтобы вознаградить живописца, Крополь повесил нимф первой вывески в своей спальне, и госпожа Крополь краснела каждый раз, как взглядывала на них, раздеваясь на ночь.

Так дом с вышкой получил вывеску, и, таким образом, достигнув процветания, гостиница «Медичи» вынуждена была расширить свое пространство за счет четырехугольного здания, которое мы описали. И так появилась в Блуа вышеназванная гостиница, хозяином коей был Крополь, а вывеска принадлежала кисти безвестного художника Питрино.