Вид на рай - [44]

Вдруг словно что-то разорвалось во мне. К счастью, нужно сказать. Я упал на холодильник и дальше не удержался и свалился на пол. Рыбный пудинг выскользнул из моих цепких объятий… я остался лежать на полу… взирал на него сквозь завесу слез. Испортил как! Разломал почти на две половины. Затошнило… Моя вина. Моя. И только. И тут, само собой разумеется, всплыли в памяти воспоминания… Да еще какие! Я вспомнил этого проклятого Астора Альфредсена из Сюннмере и его рассказ… тогда я был в девятом классе общеобразовательной школы, а он узнал, что у меня с собой бутерброд с рыбным пудингом и майонезом. Кажется, что тут такого? Ну даже если он посмеялся над товарищем, который любил этот пудинг? Но нет, нет же! Когда я поглощал свой бутерброд, Астор Альфредсен рассказал — и громко, во всеуслышанье, перед всем классом, следующее: по обычаю края, откуда он был родом, ребята обязаны были помогать взрослым ловить рыбу. Он сам несколько раз выходил в море, помогал дяде. И еще по обычаю края, по его словам, пудинг начинали готовить, находясь в море. Чтобы он, мол, был свежим, когда причаливали к берегу. Жители Сюннмере известны своей жадностью и скупостью, они не пропустят свое, если речь идет о наживе. Между тем было так, согласно рассказу Астора Альфредсена, что молодым парням было скучно таскать полутеплый пудинг и ставить его вниз в трюм. Работая, они думали о своих девушках на берегу. И мысли пробуждали желания. А что было ближе всего, почти под рукой? Что могло бы разогнать их тоску? Мы навострили уши и не поверили, когда услышали… Правда, чистая правда, уверял нас Астор, у них это принято, местность-то, откуда он родом, окраина в стране. Для молодых парней, когда они были в море, было совершенно нормально, что они в полутьме трюма совокуплялись с теплым пудингом. Да, даже еще соревновались, кто сможет в минуты отдыха обработать больше всего рыбных пудингов.

Я так и застыл на месте. Я пытался потихоньку вытащить пальцами изо рта уже разжеванный хлеб с рыбным пудингом. Но куда там! Мне не везло. К тому же все теперь уставились на меня, глазели… Одна девчонка даже сказала: «Свинья противная». Как сейчас помню. Человеческая несправедливость для меня хуже всего на свете, и тогда тоже, словно в лицо ударили. Я свинья, потому что в Сюннмере царят такие жуткие нравы, что насилуют даже пудинги? Чистейший абсурд! Что за мораль у них? Рассерженный и обиженный, я пытался снова и снова выковыривать пальцами остатки пищи, на этот раз не прячась… но тут мои товарищи начали двигаться. Они бросились на меня и скрутили мне за спиной руки. Кто-то сзади сжал руками мне рот, так сильно, что я не только не мог выплюнуть еду изо рта, но чуть было не задохнулся. Мы опрокинулись на землю…

Я встал на ноги. Точно так, как тогда. Рыбный пудинг я оставил лежать там, где он лежал, на полу. Нет, кажется, немного подтолкнул ногой. Заметил с досадой, что вспотел… и тошнило после бурного сражения с дверью холодильника. Решил просто не завтракать и пойти принять душ. Я только начал расстегивать пуговицы на рубашке, как позвонили в дверь.

Телефонный звонок раздражает. Но звонок в дверь еще хуже. «Динг-донг дружок», — называла мама этот звук. Я хотел бы знать, что было дружеского в этом динг-донг! В нем скрывалась угроза. Будто звонили по покойнику.

Я притаился мышкой, напрягся до предела. Вероятно, ошибка. Или детвора со своими дурацкими играми.

Снова позвонили. Теперь уже настойчиво. Я вскрикнул от испуга, правда беззвучно, и зажал ладонями уши. Настолько сильно, что думал, барабанные перепонки лопнут или глаза выскочат. Юмор висельника! Я даже представил себе как наяву, будто глазное яблоко катится по комнате и прямо попадает в висящее над умывальником зеркало, с этаким треском. Расслабься, Эллинг! Глубоко вдохни и выдохни. Я так и сделал и одновременно на цыпочках стал красться в прихожую. Трудно оказалось необычайно! Вдыхать и выдыхать, словно насос, и двигаться на пальчиках… почти невозможно. Но я справился, подошел таким манером к входной двери.

Кто это, Эллинг? Стоят внизу у парадной двери или за твоей дверью? Согласно правилам внутреннего распорядка дверь подъезда следовало закрывать, но я знал, что некоторые жильцы игнорировали это правило. Я наклонился и посмотрел в дверной глазок, который вмонтировали по моей просьбе.

Лицо Эриксена из социальной конторы выглядело, словно в цирке. Клоун настоящий! Круглое и раздутое лицо, рот, нос и глаза, будто разрисованный под цвет мяса шар. Существовали такого цвета шары? Мысль о том, что можно было бы купить мясного цвета шар, развеселила меня на минутку, я зашатался и прислонился к дверному косяку.

Эриксен из социальной конторы начал своим голосом давить на меня. «Эллинг, дорогой, открой же, это только я, Эриксен из социальной конторы».

Когда люди говорят сами о себе «только», я сразу же настраиваюсь скептически. Тут что-то почти всегда не то, не отвечает действительности. Кроме того, было нечто вкрадчивое в его голосе, оно-то и позволяло думать, что все как раз было наоборот. Эриксен не был суровым человеком, не был жестоким, да и раболепным его точно не назовешь. Но теперь он юлил. Он даже мое имя сумел выговорить на особый лад, как если бы это было обвинение или мольба о помощи. Что, собственно, происходило в этом человеке? Сначала звонил по телефону, теперь стоял перед моей дверью. Я пришел к выводу, что у него есть нечто на сердце, что касалось так или иначе непосредственно меня. Или он только думал, что касалось меня. Совершенно очевидно, что он не перепутал телефонный номер и не перепутал дверь, определенно — ему нужен я и никто другой. Я считаю быстро до 24 и открываю дверь. Моя улыбка, настороженная, спряталась в левом уголке рта, я немного потянул ее вниз, когда оказался лицом к лицу с ним… я знал, так улыбаются. Я обратил внимание однажды на эту улыбку одного французского актера в фильме, только вот имя его забыл. Это была улыбка, никакого сомнения. В то же время она сигнализировала некую твердость духа. Дружеский кивок окружению, но вроде бы владелец улыбки пребывает не совсем здесь. И одновременно: уйма цинизма и высокомерия. Хорошая улыбка, превосходная улыбка для такого человека, как Эриксен из социальной конторы… улыбка мужчины, привыкшего хранить собственное достоинство в любых ситуациях, даже когда все распадается на части.