Везунчик Джим - [51]

— Действительно, вид у вас довольно самодостаточный, если, конечно, это подходящее слово. Временами вы даже кажетесь чопорной. Но это…

— Как вы думаете, сколько мне лет?

Диксон решил, что в данном случае подойдет честный ответ.

— Я думаю, года двадцать четыре.

— Вот! — торжествующе воскликнула Кристина. — Что и требовалось доказать. А мне только двадцать. Будет. В следующем месяце. Восемнадцатого числа.

— Я совсем не имел в виду, что вы выглядите недостаточно молодой и свежей. Я только…

— Да знаю я. Мне все столько дают. Из-за… внешнего вида.

— Похоже, вы правы. Только внешний вид сам по себе еще не все, верно?

— Простите: что значит «внешний вид сам по себе»?

— Я имел в виду, вы кажетесь старше и опытнее не только из-за внешности, но еще очень часто из-за манеры вести себя и говорить. Вы не согласны?

— Просто мне самой трудно судить. Я ведь не вижу себя со стороны.

— Пожалуй. Вы… вы все время… В общем, впечатление, будто вы, как бы сама того не желая, перескакиваете на высокомерный тон. Это трудно объяснить. У вас привычка говорить и вести себя как гувернантка. Впрочем, должен признаться, я никогда не имел дела с гувернантками.

— Неужели?

Хотя тон вопроса наглядно иллюстрировал его слова, Диксон, чувствуя, что сказанное им сути не изменит, выдал:

— Вот, вы даже сейчас это делаете. Когда вы не знаете, что делать или говорить, вы тут же и напускаете на себя высокомерие. Высокомерие, в свою очередь, подходит к вашему лицу; наверно, оно-то и натолкнуло вас на мысль вести себя высокомерно, я имею в виду лицо. А у людей впечатление высокомерной самоуверенности. Но вы ведь не хотите быть высокомерной, а только уверенной в себе. Ладно, хватит проповедей дядюшки Джима. Мы уклонились. Где связь с вашим «не ладится»? По-моему, вам не стоит огорчаться.

Кристина молчала, решалась; Диксон потел, досадуя на всплеск самонадеянности, словно вышедший в тираж комедиант, который вздумал стариной тряхнуть, тьфу. И вдруг Кристина выпалила:

— Под «не ладится» я имела в виду отношения с мужчинами. До прошлого года, когда я стала работать в Лондоне, я с мужчинами практически не общалась… Ничего, что мы все обо мне да обо мне? Это так эгоцентрично. Вы ведь не думаете…

— Не думаю. Говорите. Мне очень интересно.

— Тогда ладно. В общем… Я еще совсем мало проработала в книжном магазине, и вот заговаривает со мной мужчина, приглашает на вечеринку. Я, конечно, иду, там полно представителей богемы и даже пара человек с Би-би-си. Вы бывали на таких вечеринках?

— Можно и так сказать.

— Ну вот. Тут и понеслось. Мужчины постоянно меня куда-нибудь приглашали, в смысле проветриться, я, конечно, ходила, это же интересно. Я и сейчас люблю такие развлечения. Но они… мужчины… все время пытались затащить меня в постель. А я не хочу так. Вы понимаете? В общем, как только я убеждала очередного мужчину, что не согласна, он сразу исчезал. Я не очень огорчалась, потому что его место тут же занимал новый…

— Понимаю. Продолжайте.

— Наверно, вы бог знает что обо мне думаете.

— Продолжайте.

— Раз вы настаиваете… Так прошло несколько месяцев, и появился Бертран. Это было в марте. Мне казалось, он не такой, как все, главным образом потому, что он не начал с того, чтобы попытаться сделать меня своей любовницей. А еще, понимаете, он бывает очень мил… хотя нет, насчет «Бертран мил» — это не к вам. Мы сколько-то встречались, и я стала привязываться к нему, и в то же время — это очень странно — он стал меня утомлять в некоторых вещах. А я все сильнее привязывалась. Но к Бертрану нельзя подходить с общей меркой. Он — многоплановый. В нем столько заложено — целые пласты, вот.

Мысленно обозначив субстанцию, по его личному мнению, составляющую эти пласты, Диксон уточнил:

— В каком смысле?

— Бертран может быть очень чутким и добрым, а через минуту — капризным, как малое дитя. С ним как на вулкане — никогда не знаешь, что будет и чего ему надо. Порой мне кажется, его настроение зависит оттого, как продвигается очередная картина. В общем, мы стали ссориться. Каждый раз со скандалом. А я не выношу скандалов, особенно потому, что Бертран все поворачивает, как ему надо.

— Это как?

— Ну, он затевает скандал, если знает за мной какую-нибудь оплошность, и в результате скандала в ней обвинит. Или вынуждает меня начать скандал, и ведет дело так, что начавший скандал — то есть я — выходит виноватым. Он и сегодня скандал устроит, и я буду виновата, как всегда. А на самом деле это он виноват, он один. Например, эти его дела с миссис Голдсмит — не бойтесь, я вас расспрашивать не собираюсь, — но я же знаю, что-то происходит, а Бертран запирается. Постоянно. Не думаю, что там серьезно — он просто несколько волнуется, когда… Но мне ничего не говорит, хоть тресни. Если спрашиваю — прикидывается, будто ничего нет, а потом сам спрашивает, может, я правда подозреваю, что он за моей спиной крутит, вот и приходится говорить «нет, не подозреваю», а не то…

— Кристина, это, конечно, не мое дело, только я вам как друг скажу: Бертран своим поведением напрашивается на отставку.

— Нет, я не могу с ним порвать, если только… Просто не могу. Поздно отступать. Все должно идти как идет. Такой уж он человек, ничего не поделаешь.