Везунчик Джим - [23]

Встал, прошел в ванную. Через две минуты вернулся с полным ртом зубной пасты и безопасной бритвой. Начал аккуратно срезать черную кайму вокруг дыр. Диксон не знал, чего добивается, однако постель теперь действительно выглядела лучше, главным образом потому, что причина катастрофы была не столь очевидна. Когда края дыр лишились траурной бахромы, Диксон медленно опустился на пол, будто вдруг одряхлел, и в соответствующем месте побрил ковер. Ошметки спрятал в карман пиджака. Сейчас он примет ванну, пойдет в гостиную, наберет Билла Аткинсона и попросит позвонить насчет приезда старших Диксонов гораздо раньше, чем планировалось. Диксон посидел на кровати, подождал, пока уймется головокружение, вызванное экзерсисами с ковром. Не успел он встать, как некто, вскоре обнаруживший черты особи мужского пола, прошел в ванную. Диксон слышал звяканье цепочки с пробкой, шум воды. Уэлч собственной персоной, либо его сыночек, либо Джонс собирался принять ванну. Кто из троих это был, Диксон вскоре понял — глубокий, непоставленный голос завел песню. Диксон опознал вариации из Моцарта, непристойного и неунывающего. Бертран никогда бы такое петь не стал, а Джонс не делал тайны из собственного безразличия ко всему написанному до Рихарда Штрауса. Медленно, очень медленно, словно вековой дуб под топором, Диксон повалился, спрятал пылающее лицо в подушку — и затих.

Отсрочка водных процедур давала возможность собрать мысли — а именно этого Диксон со своими мыслями делать не хотел. Чем дольше держать их порознь, особенно тщательно изолируя те, что о Маргарет, тем лучше. Воображение услужливо формулировало за Маргарет фразы — и молчания, — а Диксон впервые не мог от них отмахнуться. Он подпер языком нижние передние зубы, предельно сморщил нос и выдал беззвучный жевательный речитатив. Сколько времени понадобится, чтобы уговорить Маргарет сначала открыть, а потом опорожнить ящик с упреками в качестве прелюдии к битве, цель которой — заставить ее выслушать извинения? Тщетно Диксон сосредоточивался на песне — предсказуемость рифм и метафор не развлекала, банальность посыла не тешила. Он попытался порадоваться, что статью взяли, но на ум приходило одно видимое безразличие Уэлча, да еще приказной тон, столь схожий с «дружеским советом» Бисли: «Вам, Диксон, нужна определенная дата, иначе это… это не…». Диксон сел и осторожно, по одной, спустил ноги на пол.

Есть ведь альтернатива плану с Аткинсоном — просто свалить, прямо сейчас, ни слова никому не говоря. Правда, сваливать надо в Лондон — иначе какой вообще смысл? Что-то сейчас делается в Лондоне? Диксон начал снимать пижаму. Бог с ней, с ванной. В это время суток широкие улицы и просторные площади оживлены только одиночными торопливыми фигурками — услужливое воображение выкопало и первые, и вторые, и третьи из впечатлений увольнительной. Диксон вздохнул — с тем же успехом можно мечтать о Монте-Карло или Китайском Туркестане; несколько секунд балансировал на ковре, одна нога голая, другая все еще в пижамной штанине, и думал только о боли, плещущей в голове как настойчивая волна в песчаном замке. Ухватился за каминную полку, едва не уронив жабообразного буддиста, и похромал, как подстреленный киношный бандит. Наверняка в Китайском Туркестане и маргарет, и уэлчей тоже хоть отбавляй.

Уэлч оставил грязный ободок на ванной и запотевшее зеркало. После недолгого раздумья Диксон написал: «Пошел однажды мистер Недди со светочем да на медведя», — тут же протер зеркало и стал смотреться. Выглядел он неплохо; куда лучше, чем чувствовал себя. Волосы, правда, торчали, несмотря на интенсивные приглаживания мокрой щеточкой для ногтей. Диксон собирался использовать мыло вместо бриолина, передумал — в прошлом такая практика уже придавала голове Диксона сходство с утиной. Глаза за стеклами очков казались круглее обыкновенного. Впрочем, как всегда, вид у Диксона был на редкость здоровый; он надеялся также, что внушает доверие и симпатию. Ну и хватит с него.

Прежде чем идти звонить, Диксон еще раз осмотрел оскверненное постельное белье. Осмотр не удовлетворил его; было в дырах что-то неестественное, а что, Диксон сказать не мог. Он запер внешнюю дверь ванной, взял лезвие и снова принялся обрабатывать края дыр. На сей раз Диксон окружил дыры зазубринами и ходами. Кое-где порвал ткань вручную. В качестве последнего штриха расположил лезвие перпендикулярно плоскости и поскреб поверху. Отступил, оценил эффект. Так определенно лучше. Теперь ущерб куда как в меньшей степени казался делом человеческих рук и даже на несколько секунд мог быть списан на скоротечное гниение или привал отряда моли. Диксон развернул ковер так, чтобы бритый ожог оказался не то что бы спрятан под стулом, но к стулу приближен. Диксон строил планы по выносу прикроватного столика с последующим выбросом его из автобусного окна по дороге домой, но тут зоны слышимости достиг знакомый голос. Манера исполнения намекала на беззаботность практически птичью. Песня надвигалась как шторм, и вот внешняя дверь ванной начала сотрясаться, а ручка греметь. Певец смолк; сотрясение ручки продолжилось, сопроводилось пинками, которые почти немедленно были заменены глухими ударами чего-то, — вероятно, плеча. Уэлч пошел в ванную, не подумав, что ее успели занять (кстати, что он там забыл?); даже запертая дверь далеко не сразу внушила ему догадку. Испробовав несколько маневров, заменяющих тупое сотрясание ручки, Уэлч снова сосредоточил усилия на тупом сотрясании ручки. Еще несколько инерционных рывков, ударов, плечевых выпадов, блаженное непроизвольное подергивание — и шаги стали удаляться, и хлопнула дальняя дверь.