Везунчик Джим - [18]

— Кажется. Да, раньше. Какая жалость. Какое досадное совпадение. Какая удручающая новость для мистера Гор-Эркарта.

— Я писала дяде и просила дать мне знать, как только вернется.

Диксон подавил смех. Честное слово, смешно, когда девушка (мужчинам это несвойственно) говорит о «дяде» или «папе» так, будто в природе существует только один дядя или папа, или будто этот конкретный дядя или папа доводится дядей или папой всем присутствующим.

— Джим, что вас так позабавило? — спросила Кэрол. Бертран уставился на Диксона.

— Ничего. — Диксон уставился в ответ. Вот бы так или иначе опустить Бертрана, хотя бы даже с риском впасть в немилость к его отцу. Любой выпад будет оправдан — что недостаточно яростный, что не слишком необходимый. Увы, развернуться с выпадом было негде. Несколько секунд Диксон прикидывал, не посвятить ли следующие десять лет жизни обучению на искусствоведа, чтобы хулить Бертрановы холсты на профессиональном уровне. Вспомнилась откуда-то вычитанная фраза: «И на том сгреб старого брехуна за шкирку и, ей-богу, было задушил»[11]. Смех, практически подавленный, опять едва не прорвался, Бертранова борода задергалась, однако сам Бертран ничем не нарушил паузы.

Маргарет, как всегда, разрядила обстановку:

— Мисс Каллаган, я буквально на днях читала о вашем дядюшке. В местной газете была о нем целая статья. В дар нашему выставочному залу он преподнес несколько акварелей. Поистине, без таких людей культура в провинции давно бы приказала долго жить.

Реплика, априори не требующая ответа, возымела действие, предсказуемое для всякого, кто общался с Маргарет, — иными словами, ошарашила аудиторию очевидностью цели: спровоцировать разговор. Несколькими футами левее скрипач-любитель сипло хихикал над остротой местного композитора. Однако где же Уэлч?

— Да, он очень щедр, — сказала Каллаган.

— До сих пор есть люди, которые могут себе позволить быть щедрыми в этом смысле. И данный факт очень обнадеживает, не правда ли? — продолжала Маргарет. Диксон посмотрел на Кэрол, но она как раз переглядывалась с мужем.

— Боюсь, недолго лейбористам рулить осталось, — заметил Бертран.

— Вообще-то они неплохие ребята, — возразил Голдсмит. — В конце концов, вы не можете…

— Согласен, с внешней политикой при них могло быть гораздо хуже — конечно, если абстрагироваться от их впечатляющей неспособности подливать воды в огонь. — Бертран окинул пытливым взглядом все лица по очереди и продолжил: — Зато внутренняя политика… в частности, принципы обложения налогами исходя из доходов. Я имею в виду… — Бертран будто колебался. — Я имею в виду, тут все просто, так ведь? Нет, я всего-навсего хотел уточнить. Согласитесь, друзья, впечатление именно такое. По крайней мере лично я именно так понимаю. Или я не прав?

Проигнорировав как нахмуренные брови Маргарет, так и подначивающую усмешку Кэрол, Диксон вполголоса произнес:

— Даже если так, что плохого? Допустим, у одного человека десять булочек, а у другого — две. Понятно же, что забирать булочку надо у того, у кого их больше.

Бертран и его девушка несколько секунд активно друг друга отзеркаливали — покачивали головами, улыбались, вскидывали брови, вздыхали. Впечатление было, будто Диксон публично признался, что ничего не знает об искусстве. К слову, о произведениях, которые ему нравились, Диксон знал довольно.

— Мы, мистер Диксон, не считаем, что булки надо забирать у кого бы то ни было, — сказала девушка. — В этом все дело.

— Очень сомневаюсь, что дело именно в этом, — возразил Диксон. Одновременно с Диксоном Маргарет сказала:

— Давайте не будем спорить о таких пус…

А Бертран сказал:

— Все дело в том, что богатые…

С преимуществом в долю секунды победил Бертран. И развил мысль:

— Все дело в том, что богатые играют важную роль в современном обществе. — Лающие нотки слышались чуть отчетливее. — Куда более важную, чем в предшествующие эпохи. На этом кончу, друзья мои; не стану даже упоминать о такой категории, как меценатство, дабы не утомить вас — прописные истины очень утомительны, не правда ли? Самый факт покровительства состоятельных людей людям искусства уже является прописной истиной — следовательно, подтверждает мою правоту. А так уж случилось, что ваш покорный слуга то-э-э не чужд прекрасному.

На слове «тоже» Бертран выдержал паузу, после «слуги» сделал брови домиком, сочный свой рот округлил, щеки втянул. Звук «ж» был проглочен как плебейский. Вышло почти «то и»; Диксон настроился на какого-нибудь синтаксического, сугубо бертрановского уродца, остался же с эффектом обманутого ожидания. Как ни крути, а тоже изыск. Диксон мысленно проработал всю схему, а пока прорабатывал, не успел придумать достойный ответ и ограничился банальным «еще бы», впрочем, вложив в него намек на осведомленность, а также максимум скептицизма.

Как ни странно, Бертрану «еще бы» пришлось по вкусу.

— Так и есть, — возгласил Бертран, и все, кто было отвлекся, снова стали смотреть на него. — А знаете, чему, точнее, кому еще не чужд ваш покорный слуга? Состоятельным людям, вот кому. И я горжусь самим фактом моветонности («Ага, вот оно», — подумал Диксон) такового заявления. А почему, спросите вы, я симпатизирую состоятельным людям? Да потому, друзья мои, что состоятельные люди приятны в общении, щедры, любят то же, что по счастливому совпадению люблю и я, а также потому, что они окружают себя предметами искусства. Вот почему я симпатизирую состоятельным людям, и вот почему я против повышения для них подоходного налога. Я прав?