Вьётся нить (Рассказы, повести) - [3]
Лиричность повествования определяется автобиографическими элементами в рассказах и повестях Р. Рубиной. Они подкупают читателя эмоциональной насыщенностью, светлыми тонами. Проза Рубиной отличается оригинальностью как в подаче материала, так и по своей структуре и языку. Говорит ли автор от имени героини-рассказчицы о прошлом, создает ли картины настоящего — его голос всегда звучит своеобразно, по-новому. Каждый персонаж говорит, думает и действует сообразно своему характеру и темпераменту, выражено ли это в монологе или в диалоге.
Не всегда писатель ставит перед собой задачу развернуто показать характеры. Персонажи бывают подчас силуэтны. Но их жесты, мимика, скупое слово, да и сами поступки настолько ярки и характерны для них, что перед читателем возникают полные жизни образы. В густонаселенной людьми разных поколений, профессий и национальностей прозе Рубиной трудно различить «статистов». Второстепенные персонажи, промелькнувшие на какой-либо одной странице, чаще всего становятся вровень с основными героями. Они запоминаются.
В прозе Р. Рубиной заметны черты романтического стиля, выраженного в остроте и напряженности сюжета, в необычных столкновениях людей, приемах ретроспекции, живущей бок о бок с настоящим.
Р. Рубина пишет медленно и, может быть, трудно, но уверенно. В настоящее время она является одним из лучших мастеров современной еврейской прозы.
Г. Ременик
Рассказы
Рассказы о тете Малке
Пятно
Моя мама терпеть не могла хасидов[1]. И рыжих она не жаловала. Хасидов она называла нахлебниками господа бога, любого рыжего мужчину именовала не иначе как «рыжий плут». Именно этим можно объяснить ее нелюбовь к мужу тети Малки, тихому, забитому человеку, который честно зарабатывал свой хлеб. Он, увы, был и хасидом и рыжим.
О самой тете Малке, родной сестре моего отца, у нас в доме говорили с глубокой жалостью — у нее не держались дети. Рожала она чуть ли не каждый год и, за единственным исключением, только мальчиков, но после священного обряда обрезания нередко следовала незатейливая церемония похорон. Эта несправедливость судьбы не мешала ее мужу, потомственному бедняку, выделывать кренделя перед богом, как говорила моя мама. В набожности ему не было равного. Ночью он по нескольку раз вставал с постели, чтобы проверить, не спят ли его мальчики, сохрани бог, с непокрытыми головами.
О рыжем и богобоязненном муже тети Малки я была так наслышана, что казалось, я его знаю, однако увидеть его мне так и не довелось.
К нам в город тетя переехала уже вдовой. Ее мужа убили на войне. Из польского местечка, где она осталась одна с детьми, изгнали всех евреев, опасаясь, как бы они не выдали Вильгельму Второму секреты Николая Второго. Вот тогда тетя Малка и подалась поближе к родным, в город, где она родилась. Однажды утром папа с мамой пошли на вокзал ее встречать. Оттуда они отвезли ее на квартиру, которую заблаговременно сняли для нее с детьми.
— Ай да женщина! — восхищался папа, вернувшись домой. — Молодец, герой баба!
— Ай да побывка на одну ночь, — в тон ему съязвила мама. — С благословения рабби наследство оставил жене. Не хватало ей еще одного рыжего хасиденка…
Я болела корью. Поэтому я увидела тетю Малку и ее детей только несколько недель спустя после их приезда. Это было весной, в первые дни пасхи. Папа взял меня с собой к тете Малке.
Нам навстречу выбежала маленькая женщина с крохотным личиком и огромным животом. Мы вошли в комнату. У стола сидели два мальчика и, раскачиваясь, заглядывали в толстый фолиант. Из-под надвинутых на лоб серых картузиков выглядывали голубовато-молочные мордочки. Вдоль щек вились длинные рыжие пейсы.
Папа велел мне познакомиться с моими двоюродными братьями. Но моя протянутая рука повисла в воздухе. Мальчики неслышно соскользнули с табурета, на котором оба сидели, и, заложив руки за спину, забились в угол. Ни уговоры моего отца, ни увещевания тети Малки ни к чему не привели.
Мне стало скучно. Я не знала, куда себя девать в этом чужом доме. Но тут появилась дочка тети Малки, Хавеле, и мне показалось, что стены в тесной комнатушке раздвинулись. В ней стало просторнее и светлее. А шел этот свет от лица девочки, вовсе не светлого, а смуглого, и от ее, цвета грецкого ореха, глаз. Я и не заметила, когда это я успела с ней подружиться.
— Хавеле, давай накроем на стол! — весело скомандовала тетя Малка.
Хавеле надела поверх своего зеленого платья с цветочками белый фартучек. Таким же фартуком повязала свой большой живот тетя Малка. Два белых фартука засуетились у стола. И боже мой, сколько богатых кушаний было понаставлено на столе у моей бедной тети Малки… Дома меня считали малоежкой, а вот у тети Малки я в тот день, да и много раз после, уписывала за обе щеки, без разбору, что ни подавали. В ее доме все делалось в охотку, и есть было весело.
После обеда тетя Малка и ее дети спели двуязыкую хасидскую песню. Решительно тряхнув головой, тетя вывела первый куплет по-еврейски, и тут же последовал
«Батька деток шу-кае», — звонко подхватили мальчики. «Шука-а-е-е», — низкими грудными голосами со слезой закруглили куплет тетя Малка и Хавеле. Не успела я проникнуться скорбью «батьки», растерявшего своих детей (мне было невдомек, что «батька» — это сам господь бог), как голоса, теперь уже все разом, возликовали:
