Вьётся нить (Рассказы, повести) - [152]

Помнит ли Виктор, что между ними было и чего не было? Тогда, десять лет назад, несмотря на пережитое потрясение, о силе которого она не могла не догадываться, и продолжая жить с ней в одном городе и вращаться в одной среде, он, однако, довольно быстро утешился. Об этом она узнала без опоздания и была очень довольна. Но, лишь проведя несколько часов в гостях у Виктора, она смогла с достоверностью убедиться, что и в семейной жизни ему повезло так же, как во всем другом, за что бы он ни брался. К его великолепной квартире, с дорогой мебелью, с роскошным ковром на стене, как нельзя больше подходила мелькавшая в доме смазливая, уверенная в себе брюнетка. Две девочки в локонах и бантах, мальчик в новенькой опрятной матроске, которые появились, чтобы познакомиться с гостьей, — все здесь было кстати, Виктора за любым поворотом подстерегала удача, и он воспринимал это как должное. Он мог разрешить себе содержать неработающую жену — хозяйку в доме и мать его детей. Правда, в трудолюбии ему нельзя было отказать. Писал один за другим большущие холсты. Не так-то это просто! «Забегаешься, пока найдешь подходящую модель, — объяснял он Фире, — да и пыль глотать в архивах приходится. Зачем же стеснять себя? За меньший размер и платят меньше».

Да он и способным был, Голубкин. В художественном училище считался одним из лучших — и все же Фира не попросилась к нему в мастерскую, которая, по его словам, находилась тут же, на одной площадке с квартирой. И у него, видимо, не было особого желания приглашать ее туда. По всей вероятности, ему больше импонировало демонстрировать ей свое комфортабельное гнездо. Здесь он чувствовал себя уверенно, сам себе владыка. А там — кто знает?.. Не исключено, что Фира всплеснет своими слишком крупными для женщины руками — он когда-то любил эти руки — и… «Что ты с собой сделал, Витя?» Она способна отколоть такое. Фира понимала это и вовсе не испытывала охоты что-либо «откалывать». Так же, как и ему, ей было приятнее посидеть в его уютном доме. Она любовалась тем, как изящно и ловко Витина жена внесла в столовую поднос с угощением и без всякой суеты своими небольшими пухлыми ручками (такие ручки самим господом богом предназначены для того, чтобы лепить пирожки из сдобного теста) проворно расставила на столе закуски.

На первый взгляд она показалась Фире похожей на баронессу Гиршман, какой изобразил ее Серов. Тот же тип еврейской красоты, характерный для уроженок юга России. При более пристальном рассмотрении сходство исчезло. Та, у Серова, была самой собой, во всяком случае такой, какой увидел ее художник: грациозная, среднего роста женщина, с тонкой талией, с круглым смуглым лицом и черными бровями. Эта — подносила себя так же, как угощение на подносе. Ходила она, сидела, ела, разговаривала — голова у нее все время была высоко задрана. Каких это, наверно, усилий стоит постоянно держать голову задранной, — ведь нелегко же балерине ни на минуту не забывать о своей спине. Это требует постоянной тренировки. Страшно подумать — никогда не выпускать из головы спину! Платье облегало фигуру женщины, как перчатка. Каждое ее движение говорило: «Трех детей произвела на свет, а смотрите, какая талия…»

Особенно характерной была ее речь. Женщина с высшим образованием, экономист по профессии, она была весьма сведуща — мужу не приходилось стесняться ее невежества. В застольной беседе и она могла вставить слово. Беда только, что слов этих был некоторый избыток. Да и сама манера разговора, как и чрезмерно задранная голова, производила странное впечатление: в том, что она говорила, не участвовало ничего, кроме пухлых, ярко накрашенных губ, между которыми сверкали поистине жемчужные зубы. Одни только губы плодили слова — и все как орешки, одинаково круглые, ни одно не выделялось. Фира почувствовала дурноту от этой речи без модуляций. За монотонностью звуков она потеряла нить разговора. Она уже не слушала женщину, а как зачарованная смотрела на ее губы, произносящие слова. Она поймала себя на том, что примеряет Витину квартиру к себе — как бы выглядела она в этом мягко устланном гнезде. Здесь все округлое. Ее же природа наградила удлиненным лицом, и носу на этом лице тоже не мешало бы быть покороче. Да и ростом — дылда: не намного ниже Якова. А Голубкина она даже повыше. Витя должен день и ночь благодарить спасителя за то, что с Фирой у него ничего не вышло. Судьба знает, как распорядиться. Все к лучшему. Так полагала Фира после того, как побывала в гостях у Голубкина.

А почему эта разумница судьба так несправедлива к ней, к Фире? Забросила ее неизвестно зачем на какой-то вокзал, где она сидит с мучительным стеснением в груди среди посторонней суеты, сидит, прижатая к стене, и не хватает даже воли на то, чтобы подыскать себе место попросторней, — что уж тут хорошего?

Яша тоже прижат к стене. С Фирой ему стало тесно. Вот он и рвется на простор. У него воли хватает. Ну и пусть, насильно она удерживать его не станет. Но что тогда делать ей? Ей, для которой без Яши нет места на земле.

Рядом с Фирой расположилась теперь на скамейке пожилая чета. Широко расставив ноги, оба сжимали тюки между колен и дремали. Мужчина, сидевший бок о бок с Фирой, всей тяжестью своего опавшего тела давил ей на плечо. В нос ударил запах плохо переваренной пищи — то ли капусты, то ли жареного лука. Отодвинуться было некуда. Разве лишь разбудить старика? Не стоит. Все равно. Это ведь ненадолго. Женщины с ребенком уже и след простыл. Такой прелестный ребенок, а Фира забыла о его существовании. И до стариков, примостившихся рядом, ей не было дела. И они уйдут. Но ей от этого вольнее не станет. Да она и сама не задержится здесь. Она здесь временная. Здесь все временные. Нигде временность не осязается так явственно, как на вокзале. Одни появляются, другие исчезают. Как в жизни.