Ветроум. Странное, страшное, смешное в повседневной жизни русской провинции XVIII – начала XX века - [61]
Живший в уездном городе Вятской губернии Сарапуле педагог и литератор С. Н. Миловский знал Блинова и при этом общался с Короленко. В письме к Короленко (по-видимому, в декабре 1898 года) Миловский с иронией перелагал свои и чужие впечатления: «Что касается Блинова и его сетований, то они вполне понятны. Он давно отстал от своей духовной братии, но не пристал и к противоположному берегу. Его неудачная вылазка в тоге учёного попа оказалась смешной, – она отняла у него всякую учёность, так что после Ваших “Зыряновских разъяснений” во втором издании своего учёного труда, если оно будет, ему придется снять неподобающую вывеску от учёности, а заменить её другою более подходящей. Впрочем, нельзя думать, что он хотя бы угодит кому-нибудь своим трудом и менее всего – духовному ведомству, которое в лице Синодального Обер-Прокурора по мултанскому делу солидарно с Вами. <…> Долговременная жизнь в захолустье повлияла на него неблагоприятно, – его голова приучилась делать выводы без достаточных оснований. Это вполне понятно. Живя среди людей с верою в бесовскую силу и во всякую нечисть, слушая рассказы о сонных видениях, невольно охватываешься этой атмосферой, дышишь ею, разучишься думать логично, а затем в одно прекрасное время и начнёшь играть парад. Нужна дезинфекция, а её-то подчас не хватает. Блинов же к тому и не молод, ему более 60. На старости лет – и такая рюха! – это хоть кого огорчит, а он знает себе цену… Одна сарапульская купчиха жертвовала на епархию 30 тыс. рублей лишь бы вернуть Блинова в Сарапул. Курьёзна была эта торговка на одном публичном обеде в женском монастыре во время предстоящего праздника… А теперь очутиться ни в тех, ни в сех. Вот он и оплакивает свое грехопадение…»[419]
Ахтырская кладбищенская церковь. Вятка. Конец XVIII века
Тем не менее и впоследствии Блинов обращался к Короленко. В январском 1899 года письме Блинов обронил две знаменательные реплики: «…Мне до боли жаль инородцев, о которых идёт речь…»; «Главное, Вы не сердитесь на меня: чего нам делить, жизнь так коротка, а дела много – конца не видать». И подписался: «искренне уважающий Вас»[420].
А ведь ещё выяснилось, что Блинов вскоре после опубликования направил свою книжку в Академию наук, претендуя на премию. Было бы странно, если бы она получила академическую награду. Во-первых, это скорее публицистика, нежели научная монография. Во-вторых, работа, в которой растолковывалось, что у удмуртов случаются человеческие жертвоприношения, вновь поднимала уже закрытую оправдательным приговором тему. А от этих длительных и, по сути, постыдных обсуждений все уже устали. Образованная публика успокоилась, уверив себя: суд, наконец, подтвердил то, во что приличные люди верили с самого начала – в просвещённой России не может быть этакого дикарства.
И Блинов, и Короленко были достаточно близки в вопросах, так сказать, стратегических. Они оба являлись людьми интеллигентно-народнического склада, оба болели душою за простых людей, оба сочувствовали удмуртам. Расхождение начиналось в тех частных вопросах, которые для каждого представлялись принципиальными. Блинов, считая себя учёным и знатоком этнографии, в надежде, что Академия способна будет признать его научные заслуги, настаивал на существовавшем у удмуртов в качестве пережитка каннибализме. И полагал, будто обсуждение этого вопроса вызовет к ним ещё большее сочувствие. А для Короленко разглагольствования на этакую тему означали соглашательство с инквизиторской по своей сути теорией и практикой полицейского следствия.
Как это бывало у русских интеллигентов, расхождения представлялись гораздо более важными, чем то, что объединяло. Общее могло и вовсе не замечаться. Теперь, когда нет ни той страны, ни тех проблем, ни тогдашней интеллигенции, нам легче разглядеть и осмыслить сходные идеалы и чаяния, которые были свойственны лучшим людям России.
Глава 14
Как кошек на ложки меняли
«Не я бью!» Промысловое животное. Битьё кошек – последнее дело. «Интересный исторический факт»
Кошатником в наше время назовут любителя кошек. Слово это не новое, и не столь уж давно его значение было совершенно иным.
«Не я бью!»
Чиновник и этнограф-любитель Василий Константинович Магницкий (1839–1901) во второй половине 1870-х годов собрал поверья и обряды русских жителей Уржумского уезда Вятской губернии. Среди прочего, им были отмечены действия кошатников (это «закупатели кошек», пояснял Магницкий). Они убивали кошку, схватив за задние лапы и с размаху ударяя её о свои сани. И произносили: «Не я бью – хозяин!» – чтобы на том свете кошки им глаза не выцарапали
