Ветреное сердце Femme Fatale - [71]

– И как она не рассыпалась по дороге сюда? – пробормотал он себе под нос по-польски.

Амалия не смогла удержаться от улыбки.

Вскоре почтенная старая сплетница уже сжимала в своих паучьих лапках тонкие руки баронессы и осыпала ее комплиментами. Ах, какая она умная! Не чета местному следователю, который только и знает, что жалованье получать, а если что случится, так его сто лет не дозовешься. И как же она во всем разобралась, и Егорку, бесстыдника этакого, уличила? Ведь сама-то Марья Никитишна уже давно чуяла, что его правильность наносная, гордыней попахивает. И вообще слишком хорошо он в травах разбирался, одно слово – колдун, да и только. Глазки Марьи Никитишны лучились от удовольствия, она уж и забыла, что не далее, как нынешним утром, умоляла Егора Галактионовича дать совет, что ей употреблять от ломоты в костях.

– А про Пенковского-то, про Сергей Сергеевича, слышали новости? – трещала резвая старушонка, примостясь на софе и ласково поглядывая на баронессу. – Такой пассаж у него приключился, такой пассаж! Даже и молвить неловко! Жена-то его, Ольга Пантелеевна, с Верой Дмитриевной супруга застукала! Никто и не подозревал даже, а она их застукала! Ух, как она Веру за волосья оттаскала! А про мужа и говорить нечего. Тише воды, ниже травы стал теперь Сергей Сергеич и на службу сегодня не пошел! – И Марья Никитишна аж зажмурилась от удовольствия.

Положительно, даже в старости жизнь хороша, когда соседи все время подкидывают такие сюрпризы…

– Мне показалось, племянница, или ты улыбнулась, когда она рассказала о том домашнем скандале? – спросил Казимир, когда старая сплетница наконец истощила запас своего красноречия и укатила восвояси, подняв на дворе тучу пыли.

– От вас, дядюшка, ничего не скроешь! – засмеялась Амалия.

– А в чем там дело? – загорелся любопытством Казимир.

– В том, что он произошел из-за меня, – призналась Амалия. – Я же ведь выдала жене Пенковского Веру Дмитриевну… за то, что она тот вексель подделала.

Казимир открыл рот.

– А как ты узнала, что именно она? – отважился он спросить.

– У нее нелады с числительными, – объяснила Амалия. – В векселе было написано «восемсот» вместо «восемьсот». А когда произошло убийство Любови Осиповны, следователь попросил всех написать, что они помнят, и дату поставить. Так вот, Вера Дмитриевна сначала написала «восемьнадцатое», потом исправила на «восемнадцатое», а потом и вовсе зачеркнула слово и написала дату цифрами. Тогда я и поняла, что подделывала именно она. А с какой стати ей было стараться для Пенковского? Ну, я подумала немного и решила, что причина могла быть только одна.

Казимир насупился. Слов нет, ему было приятно, что племянницу Амели просто так вокруг пальца не обведешь, и все же чисто по-мужски было жаль неведомого ему Пенковского, которого жена наверняка не пощадила. «Как хорошо, что я не женат!» – в который раз с облегчением помыслил Казимир.

В тот день Амалии пришлось принять еще множество визитеров, которые наперебой спешили уверить ее в своей преданности и выразить свое восхищение по поводу того, как ловко она все распутала. И хотя Амалия вначале и говорила, что ничего еще не раскрыто, что дело только начинается, никто не желал ее слушать. По всеобщему мнению, убил несчастную Натали именно Егор Галактионович, и именно он и похоронил тело в болоте, предварительно для чего-то отрезав от него голову. Не исключено, что безумный старик стоял также и за убийством неизвестного, которого выловили возле мельницы.

И даже Степан Александрович, который вечером заехал в Синюю долину, придерживался данной точки зрения. Севастьянов выглядел неважно, щеки его ввалились, под глазами лежали черные круги, но все же было заметно, что благодаря богатырской конституции здоровье его скоро пойдет на поправку.

– Я так и думал, – твердил он, глядя в огонь, пылающий в камине, – что только безумец мог причинить ей зло… Конечно, убийца он. Но теперь он уже ни в чем не сознается…

– Если он убил Натали, то зачем же тогда писал вам письма, обличая вас? – спросила Амалия. – Ведь он был уверен, что уличает вас в смертном грехе, насколько я представляю себе ход его мысли. К чему тогда было вас донимать?

Севастьянов мрачно посмотрел на нее.

– К чему? Да ведь он безумец, Амалия Константиновна. Посудите сами: взять голову от тела, хранить ее на огороде… – Он брезгливо передернул своими могучими плечами. – Его больное воображение не могло принять того, что он совершил, и он стал искать другого виновного. Чего ж вам боле?

– Не знаю, – после паузы ответила Амалия. – Но я все же не уверена, что убийца он.

Степан Александрович вздохнул.

– Я должен вас поблагодарить… Вы приняли в моих делах такое участие… и вы ведь нашли ее, хоть и… хоть и… да. – Он не смог складно закончить фразу и выразить то, что его мучило. – И я вам обязан… – Севастьянов замялся. – Помните, вы спрашивали, не могла ли Натали написать кому-нибудь? Так вот, я кое-что вспомнил. Она действительно писала письма одному человеку…

– Какому человеку? – мгновенно заинтересовалась Амалия, обратившись в слух.

Севастьянов покачал головой.

– Я не знаю. Натали говорила, что это ее родственница. По-моему, она называла ее сестрица, хотя, мне кажется, родных сестер у нее не было… Может быть, то была двоюродная сестра?