Вьетнамский кошмар: моментальные снимки - [238]

— Это мой дружок по Вьетнаму, дорогая; хочешь, я принесу тебе завтрак в постель?

*****

Остаток лета мы ходили по горам и купались в Атнарко, пекли яблочные пироги по вечерам, а ночью у печки занимались любовью. Во время Осенней ярмарки, в первую неделю сентября, я удачно пристроил своих псов — Хейди и Тутса, освободил избушку, пожитки оставил у Флетчеров, а в конце сентября мой 20-летний сын Крис — он тогда жил в Такоме, штат Вашингтон, — приехал к нам на несколько дней познакомиться с Майей и проводить нас в Европу. Мы планировали вылететь из Ванкувера 1-го октября.

Лето прошло хорошо, хотя у нас с Майей случилось несколько ссор, и я не мог взять в толк, из-за чего сыр-бор, потому что вспыхивали они на пустом месте.

Когда же мы уехали из долины Белла-Кула, наши отношения изменились. И Майя изменилась. Она словно подошла к какой-то черте, к какому-то финишу: кончился летний отпуск, и пришла пора паковать чемоданы и отправляться домой. Она хорошо провела время, но удовольствия кончились и надо возвращаться к реальности. Словно она играла роль, и пьеса закончилась. Она откланялась зрителям и собралась уходить сама по себе — домой, одна, оставляя меня.

Меня это задело: будто три летних месяца она провела в Лодке Любви. И теперь захотела вернуться к прежней жизни, старым друзьям и знакомой работе и жить как раньше, не вникая, что летний роман был не ПРОСТО летним романом…

Ведь мы поженились.

Я подумал, что, может быть, ей захотелось домой и в Швеции ей станет лучше. Но в Стокгольме ситуация стала хуже и тоскливей.

Она никогда не жила с мужчиной, не пускала его в своё пространство; стало ясно, что в её квартирке я был не мужем, а непрошенным гостем. Кроме того, квартира была очень маленькая, не было места даже развесить одежду, поэтому почти все свои пожитки я засунул под кровать, и выудить что-то оттуда было совсем непросто.

Майя вернулась к обязанностям официантки и пропадала на работе по 12 часов шесть дней в неделю. Я её почти не видел. У нас не оставалось времени друг для друга. Она уходила рано утром и возвращалась к 11-ти вечера. Приходила усталой и раздражённой, иногда навеселе, без сил и желания вести разговоры и заниматься сексом.

Сон постепенно оборачивался кошмаром. Мне всегда удаётся сделать из конфетки дерьмо.

Наша квартира находилась в Накка, районе Стокгольма, рядом со Скансен-парком и городским центром. Пока она была на работе, я писал второй вариант своего романа «БЕЗУМИЕ» и смотрел, как большие паромы отчаливают от станции Слюссен и дымят мимо наших окон — они шли в Финляндию через воды Балтийского моря, а я стучал по кнопкам на её красной печатной машинке «Ай-Би-Эм».

Я мог работать только по семь часов — потом моя творческая энергия иссякала, и я шёл гулять по Стокгольму: заглядывал в кафе Биллстрома — там стоял чудесный музыкальный аппарат с песнями 50-ых и 60-ых, пересекал Гамла-Стан, старейшую часть города, и заходил в универмаг «Эн-Кей» — ещё раз пил там кофе и терялся в книжном отделе среди книг на английском языке. Меня поразило, что в книжных магазинах Стокгольма выбор северо-американских авторов был гораздо богаче, чем в магазинах Калгари или Ванкувера. Только раз в Канаде мне попался подобный магазин — в Банффе. Побродив среди полок, я понял, что книги были тщательно подобраны. Возвращаясь домой, я шёл к «Гранд-отелю» и кормил голубей крошками хлеба.

Стокгольм — город на воде, он очень красив. Мне он очень нравился, особенно мои маленькие пешие экскурсии. Я заметил, что люди хорошо одеты и по дорогам ездят машины последних моделей. Казалось, кривая экономики шла в гору. На улицах я видел только основательных людей среднего класса. Не было ни нищих, ни бродяг, ни бездомных. Но в то же время было много возбуждённых скинхедов-неонацистов: они повсюду сверкали лысыми головами, куртками-кожанками и высокими ботинками.

Всё было дорого. Чашка кофе стоила 2 доллара, а два маленьких мясных гамбургера — 10. За покупками ходил я, и я обнаружил, что за пределами туристической зоны шведы не говорят по-английски. Мне было тяжело закупать провизию. По-шведски я не говорил, а продавцы магазинов не понимали ни слова по-английски. Вдобавок ко всем недоразумениям выяснилось, что шведы пакуют продукты иначе, и мне было трудно отыскать необходимое. Труднее всего было найти поп-корн.

Если у вас есть кабельное телевидение и вы привыкли к десяткам программ по телевизору, то шведское телевидение покажется вам жалким. У них всего два канала, они показывают с 4-х до 11-ти вечера, и это самое скучные программы, попадавшиеся мне в жизни. Мне хотелось разнести на куски телевизор Майи, освободить его от страданий.

Также было трудно услышать какие-нибудь новости по-английски, потому что радио и ТВ вещали только по-шведски. Ну и, конечно, все газеты были на шведском языке. Правда, был один магазинчик, торговавший американскими и британскими газетами, но новости в них были недельной давности и успевали протухнуть. В ту осень случились два события, о которых я хотел знать всё, но не мог узнать ничего. В Сан-Франциско произошло мощное землетрясение — как раз поблизости от того места, где жили три моих сына; и берлинскую стену, воздвигнутую в 1961-ом году, наконец-то начали разбирать. Будь у меня радиоприёмник, я смог бы настроиться на волну «Би-Би-Си» из Лондона. Но в Стокгольме я был изолирован языковым барьером и впервые в жизни сообразил, почему иммигранты кучкуются вместе и почему так много этнических кварталов в мегаполисах, подобных Чикаго.