Ветеран Цезаря - [21]

— Я вижу, ты угадал, Валерий, — сказал Волумний, — подойди сюда.

Когда тот приблизился, Волумний с брезгливой гримасой, взяв краем своей туники руку раба, вложил её в мою:

— Владей им на здоровье. А ты, — обратился он к моему учителю, — будь покорен своему бывшему воспитаннику, он теперь твой хозяин, которому я по собственной воле тебя возвращаю.

— Луций! — всхлипнул Валерий и опустил голову мне на грудь.

Я молча обнял его, не в силах сказать ни слова от жалости и радости: наконец-то нашёл я своего наставника и могу теперь успокоить его старость.

* * *

Волумний предложил отправить с рабом, вёзшим его письма в Италию, и моё, а до получения ответа погостить у него. Я с радостью принял его гостеприимство, рассчитывая, что содействие этого почтенного эфесского гражданина поможет мне оформить у пропретора вольную для Валерия. Публий Волумний нашёл моё желание неразумным. Он считал, что если я отпущу Валерия на волю да ещё стану обращаться с ним, как с родственником, раб зазнается, и мне, мальчику, придётся, чего доброго, стать слугой собственного раба. Но так как я очень настаивал, Волумний, чтобы не отказать гостю, пошёл со мною и Валерием к пропретору, и тот прикосновением жезла к голове моего учителя сделал его свободным человеком.

В тот же вечер, оставшись с Валерием наедине, я увидел, как не прав был Волумний: Валерий окружил меня такой заботой, словно я был маленьким ребёнком, а он нянькой. Когда он опустился на колени и попытался развязать мои сандалии, мне, бывшему слугой у пиратов, стало так смешно, что я начал брыкаться и хохотать как сумасшедший. Валерий, не поднимаясь с колен, удивлённо смотрел на меня:

— Что с тобой, мой мальчик?

Тогда я снова, на этот раз ничего не утаивая, рассказал свою историю с того момента, когда он, прощаясь перед аукционом, поцеловал меня и шепнул, что Диксип мошенник.

— Но как ты мог меня не узнать? — спросил я, закончив рассказ. — Даже если глаза твои ослабели, то ведь сердце должно было подсказать, кто перед тобой! Так написано во всех книгах, которые ты мне читал!

— Я не мог поверить ни глазам своим, ни сердцу, — оправдывался Валерий, — ведь я точно знаю твои годы и вдруг — ты в тоге взрослого! Но что ты вытерпел, бедный мальчик! Что ты вытерпел!

Он обнял мои ноги и стал целовать колени, и на этот раз я не отбивался, чувствуя, что это ласка отца, а не раба. Я соскользнул с ложа и обнял его; и так, обнявшись, мы сидели на шкуре какого-то зверя, лежавшей на полу, и разговаривали шёпотом чуть ли не до утра. Он спрашивал, я отвечал, припоминая всё новые и новые подробности. И впервые я понял, как необычайно всё, что случилось со мною. И так увлёкся я рассказами о собственных приключениях, что забыл спросить своего наставника, а что же он пережил за это время, почему он так страшно изменился?

* * *

И вот началась жизнь, до того не похожая на ту, которую я вёл последние полтора года, что порою мне казалось, будто я взвился вверх и лечу куда-то, лечу… Я чист, изящно одет, завит (Волумний сказал, что видел Цезаря завитым, как девушка, и я из подражания ему тоже стал завиваться); я возлежу за столом, уставленным серебряной посудой, ем изысканные блюда, а главное — я в центре внимания: почтенные мужи говорят со мною, как с равным, и готовы без конца слушать меня. Весть о моих приключениях распространилась по городу, и чуть ли не весь Эфес побывал на обедах у Волумния за те два месяца, что я провёл в его доме, ожидая письма из Брундизия. Мне льстило внимание многоопытных мужей. Волумний с каждым днём казался мне всё привлекательней; он любил искусство и природу, был снисходителен к человеческим слабостям и обладал познаниями в греческой философии и литературе. А Валерий, когда я хвалил ему нашего хозяина, хмурился и тяжело вздыхал. Неужели он ревновал?! Помня, как сам страдал от ревности, я жалел Валерия, но не мог же я без всякой разумной причины отказаться от интересных бесед Волумния и его любезных гостей!

Через два месяца вернулся из Италии посланный Волумнием раб и среди прочей корреспонденции привёз ответ Феридия, друга моего отца. Он писал мне, что, ко всеобщему изумлению, моя мать, которая, казалось, так неутешно горевала, — вышла недавно замуж за… Диксипа!

Все эти два месяца я только рассказывал: гостям Волумния о Цезаре и пиратах; Валерию — о гостях Волумния… и за этой болтовнёй не успел расспросить Валерия ни о Диксипе, ни о том, почему он сам так изменился. Иногда, проснувшись ночью, я вспоминал, что ещё многое надо узнать у Валерия. «Завтра, как только поднимусь», — решал я и снова засыпал. А едва наступало утро, посланец Публия звал меня в триклиний, и начиналась беседа. Она продолжалась в саду, в цветнике, у водоёма. Потом появлялись гости. Мы переходили в парадный триклиний, и во время обеда я, по просьбе Публия (как когда-то Валерий по приказу отца), повторял для тех, кто ещё не слышал, повествование о моих приключениях и встрече с Цезарем.

Теперь всё кончено. Я опозорен. Мне осталось одно: исчезнуть в Эребе — в самой тёмной и мрачной части загробного царства. Там никто меня не увидит, никто не станет презирать, и ничто не будет меня волновать: я буду мёртв..