Ветеран Армагеддона - [44]

Вот давайте с вами возьмем обыкновенного мужика и положим его в постель с красивой женщиной. Думаете, он к ней приставать не начнет? Если не начнет, то, значит, он необыкновенный мужчина или просто женатый мужик, который семейных скандалов боится. А может быть, супермен или импотент. Оставим определения, не будем обижать людей. Каждый читатель, мужчина он или женщина, может представить себе описываемую ситуацию. Причем сразу с обеих сторон, поведение которых мудрый вождь пролетариата Владимир Ильич Ленин оценил, как революционную ситуацию. Он для общества определял, а все оказалось верным и для такой общественной ячейки, как семья. Ну сами прикиньте, что в семье произойдет, если верхи своевременно не смогут или низы одной прекрасной ночью не захотят? Революция произойдет не хуже Октябрьской!

Слава Богу, в коттедже Лютикова было до революции далеко, но определенная напряженность ситуации наблюдалась. Про верхи и говорить не нужно было, они-то всегда были готовы если не к подвигу, то хотя бы к обычному для мужчины поведению. О низах что-то определенное сказать было нельзя, но одно можно было отметить, если они даже и не хотели, то чувство свое всячески скрывали. Главное заключалось совсем в ином. Перепутано у нас все, как это обычно и бывает. В нашем случае низы были с крылышками и, соответственно, находились наверху, а верхи представляли собой покойного мужчину, и вследствие этого, казалось бы, хотеть ничего не могли.

Но вы в это верите?

Если не верите, то правильно делаете.

Вот возьмем карлика и великаншу. Какая между ними разница? Правильно, отличаются они по росту. Пока стоят. А в постели эта разница нивелируется и сходит на нет. Кто не пробовал, тот может возражать. Но кто попробовал, я убежден, тот мне не скажет ни единого слова возражений.

Надо ли удивляться, что талантливый поэт и недоучившаяся муза чувствовали друг к другу влечение? Обычно это заканчивается… Господи, да о чем это я? Каждый может себе представить, чем это заканчивается. Избавьте меня от скабрезных подробностей, скажу только, что все это было именно так. В один прекрасный вечер все заверте… Вы поняли, о чем я говорю? Если нет, то мне искренне жаль вас. Не сообразить, о чем я говорю, может только импотент или человек, лишенный воображения.

— Ну, Лютик, ты даешь, — сказала Нинель, лениво раскинувшись и свободной рукой нащупывая свое полупрозрачное одеяние. — Наглый ты, как сто китайцев… Вот скажи кому, что поэт со своей музой таким образом обходиться может… Лютик, ты что молчишь?

Вместо ответа Лютиков поцеловал свою музу в розовое ушко. Фарисеи могут закрыть глаза, остальным лучше промолчать. Нет, правда. Мужики в своих рассказах склонны к героическим поступкам. Если им всем верить, то надо только удивляться, что в мире девственницы встречаются.

Так вот, Лютиков поцеловал свою музу в розовое ушко. Потом поцеловал в шею… Ага, угадали. Тут-то оно все и началось. Если в первый раз все случилось как бы случайно и по ошибке, то повторение было уже вполне обдуманным и гораздо более чувственным. Некоторые скажут, так нельзя. Не знаю, господа-товарищи, не знаю. Только сдается мне, что правы люди, утверждающие, что в постели запретов нет. Это как в поэзии — именно нарушение запретов рождает новое направление, которому потом подражают все остальные, не имеющие смелости и раскованности воображения.

— Ох, Лютик, — устало охнула муза Нинель. — И кто тебя этому учил?

А никто не учил.

Воображение нужно иметь и великое желание. Только и всего.

Встав с постели и глядя на усталую Нинель, Лютиков написал стихи.

Может, они и не были гениальными, черт его знает, где талант кроется. Вроде и муза руками не помавала, и усталость накатилась такая, что впору было к подушке прижаться и глаза сонно прикрыть, только из-под руки Лютикова родились строчки:

В поцелуях ли грубых,

сломавших кровать

напряжением тел,

да и были ли губы,

к которым ты,

пенис крылатый,

летел?

И из трещинок рваных

сочился

алеющий сок.

Как любил ты упрямо,

да только

влюбиться не мог!

Все прошло.

Все проходит.

Да было ли это любовь?

Билось сердце на взводе,

бесилась отчаянно

кровь.

И качались колени,

обрамив

ложбинку груди,

и глазищи оленьи

тебя призывали:

«Приди!»

Сумасшедшие муки

из белых бессонных ночей,

и желанье разлуки,

когда узнаешь, что ничей.

Но однажды в апреле

с тобою

мы встретились вновь,

и внезапно прозрели.

Все это и было —

любовь[21].

Муза Нинель, полежала немного, мечтательно глядя в потолок, вслух прочитала стихотворение и сказала:

— Нет, Лютик, я тебе честно скажу, ты растешь. И я чувствую, что рядом с тобой расту и взрослей становлюсь…

Вгляделась в текст еще раз, капризно надула губки и бросила на Лютикова испепеляющий взгляд.

— Только вот я не пойму, почему это «встретились вновь»? Ты это о ком, Лютик, писал? Только честно скажи, у тебя там, при жизни, баб много было?

Ну что ты с нее возьмешь?

Пусть даже и с крылышками, а все-таки настоящая женщина!

В этом Лютиков уже убедился.

Но дело даже совсем не в том. Взаимоотношения с музой развивались по вполне привычным и почти земным канонам. Там соседей любопытствующих боялись, здесь надо было ангелам на глаза не попадаться, от старосты Сланского и его активистов прятаться, да и вообще, нежность их взаимоотношений никак нельзя было посторонним показывать. Это он сегодня посторонний, а завтра — свидетель обвинения. Кто у нас в Раю закон нравственности нарушает? Покажите мне эту грешную душу?