Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры - [15]

Интересно, люди сходят с ума именно так? Например, от горя? Говорят, если человек не может переварить все, что на него свалилось, он теряет всякую связь с действительностью, прячется от нее. Интересно, а пьют ли сумасшедшие кофе? А если даже и пьют, то умеют ли его готовить? И все-таки, что это было за наваждение? Может быть, Инга потеряла сознание или заснула? Но почему тогда очнулась сидя? И почему она никогда не видела раньше этого альбома? И кому теперь звонить? Психиатру? Экстрасенсам? Может быть, показать альбом кому-то еще?

А может быть, лучше сделать вид, что ничего такого не было? Пойти сейчас, спрятать альбом обратно в ящик, начисто забыть про него и заняться делом? В альбоме ведь ничего не говорится о том, куда родители дели столько денег, так что не стоит тратить на него время и силы.

Она подошла к окну. В тусклом свете фонаря труба казалась черной и гладкой, и от того, что она лежала, как и прежде, за окном, неподвижная и спокойная, становилось легче.

«Инга! Ты или сумасшедшая, или чего-то не знаешь! – твердо сказала она себе. – Если ты чего-то не знаешь, то надо это узнать! А если ты сумасшедшая, то тебе уже все равно!» Она встряхнулась, быстро допила кофе и вернулась в кабинет отца, прихватив с собой мобильный телефон.

Инга запустила в мобильнике запись видео и пристроила его напротив себя на столе. Альбом лежал перед ней, прикасаться к нему было страшнее, чем заглянуть в собственное будущее. Лучше бы она его не находила! С трудом пересилив себя, Инга подняла альбом и перевернула страницу. Картинка почти в точности повторялась, только теперь синяя стрелочка указывала на маму. Инга села прямо на пыльный пол, глубоко вдохнула и опустила палец на точно такой же красный бархатный кружочек.

Уже знакомое головокружение, и снова лес, и ее собственное тихое пение, и легкий, щекочущий страх внутри.

– Кеша, – сказал ее голос. – Я что-то хочу тебе сказать.

И все повторилось. Теплая ладонь теперь уже у нее на животе, и удивленные глаза отца, и объятия, такие родные и близкие, что хочется пить их как воду, и теплая нежность, обволакивающая туманом, и смутное беспокойство, которое теперь надолго, и сладко-горький комок в горле, и бесконечное чувство неодиночества. И еще едва уловимое поначалу, но становящееся все более стойким ощущение перемены, словно камера, которая снимала ее жизнь, вдруг сменила ракурс, и сама эта жизнь перестала принадлежать теперь только ей, а уже была наполовину отдана крохотному пока еще существу. Лес пел, воздух звенел от радостного напряжения внутри, и весь мир вторил ему в унисон.

Картинка пропала, растворилась, Инга вскочила, схватила телефон. Казалось, она только что была совсем в другом месте, но видеозапись показывала Ингу. Картинка была тусклая, плохого качества, но сомнений быть не могло – вот она, Инга, держит палец на странице альбома, тихонько раскачивается, глаза прикрыты. Выражение лица разобрать было трудно, но ей подумалось, что похожим образом выглядят люди на сеансе массового гипноза. Что за фокусы с этим альбомом? Новое изобретение, что-то вроде двадцать пятого кадра? Какая разница… То, что Инга почувствовала во время «сеанса», слишком взволновало ее, чтобы задавать себе вопросы.

Это было так странно, так необычно. Такие непохожие и в то же время такие одинаковые чувства, одна и та же картинка – но с двух сторон, одни и те же воспоминания – разными глазами. Страх и радость, волнение и нежность, сожаление и гордость перетекали друг в друга, а Инга не находила себе места, бродила по квартире, бросалась наводить порядок и раскладывать разбросанные во время поисков вещи, тут же вскакивала и бежала на кухню, делала глоток кофе и возвращалась обратно. Ей было плохо и хорошо одновременно, соединялись и расходились внутри нее две половинки одного целого.

Она обижалась на родителей: ну почему, почему они скрывали от нее так много? Этот альбом, свои долги и, кто знает, что еще? Она считала их самыми близкими людьми, у нее не было от родителей ни одного секрета, а они… Как они могли? Вот она им покажет, когда вернутся! Кристофоро Коломбо, лучше бы не знать ничего. Но когда Инга вспоминала ощущения внутри альбома, к горлу подступал спазм, на глаза наворачивались слезы, и она понимала, что не сердится на них и готова простить им все что угодно. В голове стало тесно от вопросов. Существует ли связь между их исчезновением и альбомом? Что за уникальные услуги, о которых тут распинался Тараканище? И как разузнать хотя бы что-то еще? Кто-нибудь из тех бывших студентов на фото может что-нибудь знать? И как их теперь найти?

Так она металась по квартире, как сумасшедшая Луна, потерявшая орбиту, пока в голове вдруг сама собой не родилась простая и ясная мысль: почерк! Она снова открыла альбом. Все страницы заполнены одним из двух почерков. Мамин она, конечно, узнает из тысячи. А вот этот, на студенческих страницах, кругленький, ровный, с одинаковыми характерными завитушками в хвостиках «р» и «у», тоже очень знакомый. Где же она его видела, причем совсем недавно? Точно, в папке со старыми тетрадками, когда перебирала документы! Мама хранила по паре старых школьных тетрадок всех членов семьи, «на память». И такое «р» с толстым хвостиком было выведено на одной обложке. Инга откопала в куче на полу тетрадку, приложила к альбому – один в один! Тетя Марта!