Ветер над островами - [62]

Он указал на совершенно седого, хоть и не слишком старого матроса, удившего рыбу с юта.

– Как скажешь.

– Так и скажу. А еще тебя в экипаж канониром зачислим, на рейс пока, так что будешь наравне со всеми делом заниматься.

– Это каким же? – поразился я. – Я на твоей посудине даже названий не знаю, где и чего, а ты от меня службы ждешь?

– У канонира служба – пушка, – отрезал он. – И оружие экипажа – следить, значица, чтобы оно в порядке было. Как у Ивана стирлинг. Он тоже палубу не драит и паруса не ставит, а после меня – второй человек.

Я задумался, пытаясь вспомнить, как назывался корабельный пушкарь. Комендор или канонир? Или канонир – это и есть «пушкарь», то есть должность, а «комендор» – звание? Нет, не помню уже, но вроде не ошибаюсь. Были же комендоры и старшие комендоры, это точно.

– Тогда говори, где у вас банник с прочей принадлежностью, и кто тут у вас помощник комендора?

– Комендора?

– Канонира, еж твою двадцать, – поправился я.

– Так вон Федьку учи, – подумав, сказал Глеб. – Он шустрый, и котел у него варит. Вроде как, хоть Божьим именем и не поклянусь, иной раз как сварит, так впору это варево псам вылить или на помойку выплеснуть.

– Ладненько, – обрадовался я. – Завтра к службе приставлю Федьку этого самого.

Суета на шхуне после ужина быстро сошла на нет. Свободные от вахты свалили в трюм спать, оставив на палубе двоих – седого Дмитрия и меня. Старшим вахтенным был рулевой, но командовать мной он вроде как даже стеснялся, поэтому, когда говорил, заметно смущался:

– Ты это… в общем, на бак тебе надо, тама твой пост. Если что увидишь – сразу мне кричи, чтобы я курс поменять успел или к ветру взять. И помни, что ночью любой возле шхуны – вражина, бей его беспощадно. А к утру, к рассвету примерно, мы уже к острову подойдем, но вахта не твоя будет.

– Понял я, будь надежен, – ответил я, после чего потопал на нос.

Местом базирования выбрал толстый конец бушприта – мощного бревна, вдававшегося на палубу. Уселся на него верхом, положив на колени «винчестер», да и засмотрелся на окружающий мир, благо было здесь на что глянуть – это не серый московский пейзажик.

Темнело, солнце садилось в переливающуюся искрами отраженных лучей поверхность океана меж двух близких островов, возвышавшихся на фоне буйства света темными, почти черными силуэтами. Груженая шхуна плавно покачивалась на низкой и пологой волне, с плеском пробивая ее наклонным форштевнем, и кроме мягкого плеска можно было услышать разве что поскрипывание снастей. Стирлинг опять молчал, не вторгаясь в природную тишину своим рукотворным стуком, а его хозяин моторист Иван спал себе под палубой, покачиваясь в гамаке.

– Хорошо-то как, – сказал я искренне, вдохнув полной грудью пахнущий йодом морской ветер.

Не знаю, что случилось со мной в Москве – убили меня там или я просто куда-то провалился, не столь важно. Как и то, что за последние дни у меня приключений было столько, сколько и на войне не всегда случается. Но мне здесь нравилось. Я хотел здесь жить, хотел дышать морем, хотел ходить по нему на шхуне, хотел возить грузы, хотел увидеть острова, хотел чувствовать себя частью экипажа. Вся увядшая было детская романтика вновь забурлила в душе, вламываясь в мозг яркими образами, волнуя и обещая удивительную и интересную жизнь, о какой совсем недавно не мог даже мечтать.

А еще у меня впервые появился кто-то, за кого я чувствовал себя ответственным. Вера, девочка, лишившаяся отца, которая спасла меня, потерявшегося во времени, которой по этому долгу я уже никогда не смогу достойно отплатить. Сильная и смелая девочка, взявшая на себя ответственность за все происходящее вокруг, вынужденная вдруг стать взрослой в свои пятнадцать лет. И у которой, получается, никого не осталось, кроме меня, случайно встреченного на глухой дороге в джунглях. А у меня – никого, кроме нее. Да и не было у меня никого и раньше, вечно одиночкой был.

Что-то плеснуло у самого борта, я перегнулся, чуть испугавшись, и вдруг увидел круто изогнутую черную блестящую спину с маленьким плавником, мелькнувшую у самого буруна, который кипел по носу шхуны. Дельфины. Целая их стая, шесть или семь, мне никак не удавалось посчитать. Они играли, пересекая путь судна, подныривая один под другого, вырываясь вперед и опять приближаясь. Время от времени один из них невысоко выпрыгивал из воды, возвращаясь в нее совершенно бесшумно, ловко, до ощущения полного неправдоподобия.

Затем стая ушла, но появились летающие рыбы, поднявшиеся дышать на закате и выскакивающие из воды целыми стайками, похожие скорее на маленьких шустрых ласточек, непонятно как и зачем переселившихся на жительство в море. Рыбки летели далеко, над самой поверхностью воды, вдруг покрывая ее мелкой рябью там, где стайка ныряла. Наблюдая за ними, я даже чуть не пропустил пару лодок, появившихся из тени острова.

Низкие и длинные лодки с двумя бревнами-балансирами каждая, едва возвышающиеся над водой, несли по четыре человека каждая. Я схватился за подзорную трубу, выделяемую вахтенным, и сквозь наступающие сумерки сумел-таки разглядеть, чем они там заняты, – тянут сети из воды. Из чего заключил, что пиратской атаки ожидать не приходится. Разглядеть же самих негров уже не получилось: темновато было. Заметил только, что стоящий у рулевого весла высокий худой силуэт помахал нам рукой. А затем вслед раздался еще и протяжный свист.