Ветер и дождь - [199]

Необыкновенный господин Фингл приглашает меня осмотреть широкое окно, от которого отходит нечто похожее на жестяной желоб, ведущий в подвал. Что это за желоб? Очень простой желоб: по этому желобу сбрасывали в подвалы трупы. Таким способом обычно пользуются при погрузке товаров. Трупы бросали, как пакеты или ящики. — А в подвале? Что происходило в подвале?

— Идемте, я вам покажу, товарищ. Сейчас вы все увидите. Идемте.

Зачем я пошел?

Мы спустились в подвал. Это было довольно просторное, хотя и низкое помещение. В потолке я увидел крюки. Их было много, тридцать-сорок штук. Кое-где стояли скамеечки. Почему скамеечки? Потому что некоторых заключенных привозили сюда, когда они еще дышали. Казнь происходила здесь. Это был своего рода конвейер. Один заключенный помогал казнить другого. Потом его самого казнил следующий. И так далее… И так далее… Пока заполнялись все крюки. На каждом крюке висел человек… На каждом крюке… Человек…

— А тела казненных?

— Их поднимали на лифте на первый этаж. Из подвала на первый этаж… Из грузовика по желобу в подвал. А потом на первый этаж… Все было тщательно продумано. Рационализация. Эффективность. Техника.

— А это что за странные предметы?

— Трещотки.

— Трещотки?

— Да. Чтобы заглушать нежелательные звуки.

— То есть?

— Крики… Ведь кто-нибудь обязательно начинал кричать. Тогда включались трещотки и крик заглушался.

Мы поднялись на первый этаж. Здесь тоже все было механизировано. Специальное приспособление, напоминающее ленту конвейера. По этому конвейеру трупы подвозились к печам крематория… Прямо к печам…

— Фабрика смерти, организованная по всем правилам современной техники.

— Натюрлих, товарищ… Натюрлих…

Хайль…

Хайль…

Хайль…

Я осматриваю печи. В них нет ничего дьявольского. Обыкновенные, нормальные печи. Одни работали на угле, другие на нефти. Я спрашиваю:

— Куда девали пепел? Развеивали по ветру?

Господин Фингл, необыкновенный господин Фингл удивлен. Как мне могла прийти в голову такая нелепая мысль? Все использовалось. Все шло в дело. В том числе и пепел. Пепел и все прочие отходы «производства» шли на удобрения. Как известно, немецкие земли — бедные земли, они нуждаются в удобрении, без химических удобрений они дадут очень невысокий урожай… Часть удобрений использовалась тут же в лагере, вернее, на лагерном огороде, где выращивали овощи, которые подавались потом на стол коменданта лагеря и его помощников. Кое-что перепадало и солдатам из охраны.

Я чувствую сильное сердцебиение. Мое сердце бьется быстрее, чем обычно. Оно гонит кровь по венам и артериям. Я человек. И все же, мне кажется, что я не человек. Потому что я уже ничего не чувствую. Потому что слова гида и моего спутника господина Фингла меня уже не трогают. Я холоден… Я застыл… Я человек, превратившийся в изваяние. В странное каменное изваяние. Оно способно двигаться, даже говорить. Но оно уже ничего не чувствует. О боже, кто вернет мне мои чувства? Кто вернет мне мою способность испытывать боль и страх?

— Натюрлих, товарищ, натюрлих…

— Почему натюрлих?

— Не знаю, товарищ. Так принято говорить. Почему принято, я не знаю. Принято, и все. Натюрлих.

Когда господин Фингл умолкает, сразу же, как автомат, включается гид.

— Вот кожевенный цех. Здесь обрабатывали иногда и кожу убитых. Не всех убитых, а только тех, у кого была красивая кожа…

Зачем я слушал? Зачем смотрел?

В одной из комнат стояли банки с надписью: «Циклон».

Это была продукция какого-то химического концерна. Кажется, все того же «Фарбениндустри». «Циклон Б» — газ, с помощью которого убили миллионы людей. В Освенциме и во многих других лагерях, в том числе и здесь, в Бухенвальде.

Зачем я смотрел?

Кто из нас не любил? Кто из нас не был хоть раз в жизни влюблен? Кто из нас не гладил волосы своей возлюбленной?

Вот женские волосы, волосы тех женщин, которых умертвили в лагере. Грязные копны, поднимающиеся почти до потолка. Волосы — тоже ценность. Они не должны были пропасть зря. Женские волосы тоже шли в «дело».

Натюрлих!.. Больше я ничего сказать не могу. Я могу говорить только то, что все говорили в те собачьи годы, — натюрлих… Им казалось, что все происходящее вполне естественно…

С божьей помощью, а также с помощью нашего гида мы посетили еще одно помещение, поразившее нас своей чистотой. Стены были покрыты кафельными плитами. Всюду стояли просторные столы, тоже покрытые кафелем. К столам были приделаны желоба для стока крови…

Зачем я слушал объяснения? Зачем смотрел?

Но я все-таки выслушал все объяснения до конца, Я все-таки смотрел. Внимательно смотрел. И внимательно слушал:

— Здесь выдирали у мертвых золотые зубы и протезы… Здесь добывали золото… Да, именно золото…

У нас в Омиде во время войны я часто виделся со своими многочисленными родственниками. Моя сестра Ангелина — она была у нас самой старшей — каждый раз смотрела на мои белые, еще вполне здоровые зубы, когда я разговаривал или смеялся, и спрашивала одно и то же:

— Слушай… ты столько лет живешь в городе и до сих пор не сумел вставить себе золотые зубы? Не сумел сделать себе красивый рот?

Многие ездили в Турну или в Рушь к дантистам и заказывали себе золотые коронки на здоровые зубы. Им хотелось иметь красивый рот. Вот что я вспомнил вдруг, когда гид показал мне эти столы, на которых добывали золото.