Ветер и дождь - [198]

— Они умерли.

— Все?

— Натюрлих.

По мнению нацистов, этот факт уже не имел никакого значения, потому что женщины все равно были осуждены на смерть.

— Кто их осудил на смерть?

— Как кто? Режим.

— И опыты продолжались?

— Разумеется. Вот письмо дирекции «Фарбениндустри», в котором они просят прислать им новую группу женщин.

— И комендант лагеря, разумеется, выполнил новый заказ?

— Натюрлих…

Еще одна фотография. Снова убитые. Но эта фотография несколько отличается от других. Поле, на котором лежат трупы, почему-то находится под охраной солдат СС. Я не могу понять, что это означает: неужели кто-то опасался, что мертвые могут убежать?

— Не знаю, товарищ. Ничего не могу вам сказать по этому поводу. Не знаю…

Снова дерево. Уже не одно, а несколько. Это сад. Старый прекрасный сад с прекрасными ветвистыми деревьями. И на всех деревьях повешенные. Женщины. Только женщины. Среди них есть и старухи. Но большинство повешенных женщин молоды, очень молоды, Их волосы падают на плечи.

Вот фотографии, сделанные на оккупированной территории Советского Союза.

— Вы слышали о Зое Космодемьянской?

— Да, слыхал.

— Вот, посмотрите, как ее вешают гитлеровские солдаты. Они тоже смеются…

Я смотрю и на эту фотографию. Я вижу красивую девушку с гордым лицом. Ее вешают солдаты Гитлера. За что?

Виселица стоит на заснеженной земле. Небо покрыто тучами. Небо тоже белое, зимнее… Девушка, которую сейчас повесят, смотрит на меня с фотографии. Она очень похожа на свою мать. Я как-то видел мать этой девушки в аэропорту, в Праге. Я даже познакомился с ней. У девушки, которую сейчас повесят, на груди табличка. На ней что-то написано, но я не могу разобрать слов. Вокруг виселицы топчутся солдаты и офицеры. Их много… И все они собрались здесь, на заснеженном поле, чтобы посмотреть, как будут вешать русскую девушку. Все они, наверно, оставили дома сестер, дочерей, молодых жен. И вот они собрались, чтобы повесить девушку. Или чтобы посмотреть, как будут вешать девушку.

Чтобы посмотреть, как будут вешать девушку…

Чтобы посмотреть, как будут вешать девушку…

В Орадуре трупы и пепел… Трупы и пепел в Лидице… Трупы и пепел там, где когда-то было варшавское гетто… Трупы и пепел во всех странах, оккупированных солдатами Гитлера… Трупы и пепел во всех оккупированных городах…

Хайль…

Хайль…

Хайль…

— Почему хайль? Почему всегда хайль?

— Не знаю, товарищ… Так было принято…

Люди, тесно прижавшиеся друг к другу, как сардины в банке…

Люди, работающие под охраной солдат СС…

Люди, закованные в кандалы…

Убитые…

Снова убитые…

И снова убитые…

Штабеля трупов…

Горы трупов…

Этих людей расстреляли.

Этих повесили.

Этих удушили газом.

Пули, газ и виселица.

Хайль…

Хайль…

Хайль…

— Почему хайль? Почему столько жертв?

— Не знаю, товарищ…

— Нагайки, хлысты! Я никогда не видел столько хлыстов…

— Многих заключенных засекали до смерти. Видите? Здесь все сохранилось. Вещественные доказательства. Вот веревки, на которых вешали.

Я снова останавливаюсь, чтобы получше разглядеть одну необычную фотографию. На ней ребенок по имени Стефан Цвейг. Странное совпадение. Точно так же звали знаменитого писателя. Стефан Цвейг, изображенный на фотографии, родился в 1942 году. Он был самым молодым обитателем лагеря.

— Он жив?

— Нет.

— Он умер в лагере?

— Да.

— Его убили?

— Натюрлих…

…Новая фотография. На ней тоже дети. Их много. Им всем по четыре или по пять лет. И у всех на руке татуировка — лагерный номер.

Наш гид добросовестно выполнял свои обязанности. Он не пропустил ни одной детали, ни одного экспоната. Он показал нам и абажуры.

— Что это за абажуры?

— Посмотрите внимательно.

— Я смотрел… На одном абажуре идиллический рисунок — пастух и пастушка. На другом — древнегерманский волк.

— Рисунки выполнены хорошо. Отличные рисунки.

— Натюрлих. Они сделаны на человеческой коже. Это ведь не простые абажуры. Это те самые, которые фигурировали на Нюрнбергском процессе.

Наконец мы заканчиваем осмотр. И выходим на свежий воздух. У меня кружится голова. Я глубоко вздыхаю и пытаюсь успокоиться. Но это напрасно. Еще рано успокаиваться. Мы еще не все видели. Мы еще не прошли все круги ада. Господин Фингл показывает мне какую-то постройку. На вид ничего особенного: небольшой дом с тремя окнами. Крыша под красной черепицей. Вся постройка окружена высоким глухим забором. Очевидно, там есть и двор. Но отсюда его не видно.

Мы входим во двор. Он покрыт мелкой галькой. Очень аккуратный дворик. Но именно здесь стояла главная виселица. Именно здесь вешали… Гид начинает что-то рассказывать. Он делает какие-то непонятные жесты. Скорее всего, он объясняет, как именно вешали. Но я его уже не слышу. Я не могу больше ничего слышать. Видеть я еще могу. Глаза открыты. Нельзя ведь средь бела дня закрывать глаза. Но слышать я уже не могу.

Хайль…

Хайль…

Хайль…

У забора стоят два больших ящика, покрытых цинковыми крышками.

Я их вижу. Я не могу их не видеть. И краем уха слышу объяснение гида: сюда свозили трупы тех, кого убивали в других секциях лагеря.

— Почему именно сюда?

— Сейчас вы увидите, товарищ. Вы все увидите.

Прежде чем войти в подвал дома, куда приглашает нас гид, я снова смотрю на виселицу. И почему-то отмечаю в уме количество крюков. Их шесть… Всего шесть… Но на них повесили сотни, быть может, тысячи заключенных.