Ветер и дождь - [196]

Я сказал:

— Многовато охраны, если учесть, что заключенные были совершенно безоружны и беззащитны.

— Да, солдат было много, — согласился мой спутник. — В охране лагеря была даже танковая часть. У нас, немцев, все делается основательно. У нас не любят шутить.

Мы увидели колючую проволоку. Длинные заборы из колючей проволоки. Куда ни взглянешь — колючая проволока.

— Когда лагерь функционировал, через эту проволоку пропускали электрический ток.

— Чтобы заключенные не могли устроить побег?

— Натюрлих…

Большие железные ворота. На них надпись, тоже из железных букв: «Каждому — свое».

— Каждому свое… Каждому то, что он заслуживает. Когда эти слова писал Гёте, он, вероятно, не предполагал, что они будут начертаны на воротах лагеря смерти.

— Натюрлих… Натюрлих…

За лагерем, на горизонте, — красивый лес… Немецкий лес… И снова стучат в мозгу навязчивые слова: «Вар… Вар… Где мои легионы?.. Верни мне мои легионы, Вар».

Мимо проходит большая группа туристов. Наш гид объясняет:

— Это немцы из северных районов. Они приехали посмотреть, что такое фашизм… К нам едут со всех концов Германии. Все хотят увидеть своими глазами, что такое фашизм…

Человек, который давал нам объяснения, не был ни в чем виноват. Я уж не говорю о том, что он сам пострадал от фашизма. Но я об этом забыл. Я раздраженно спросил:

— А во времена Гитлера они этого не знали? В те годы у них не было никакой возможности узнать, что такое фашизм?

Разумеется, мне никто не ответил. Вопрос был нетактичный, да и задан он был чересчур запальчивым тоном. Больше я никаких вопросов не задавал. Тем более что задавать их следовало кому угодно, только не нашему экскурсоводу.

— Вот в этих домах жили эсэсовцы, — продолжал гид. — Комфортабельные дома. Не правда ли?

Но я теперь твердо решил воздерживаться от каких бы то ни было комментариев.

Мы продолжали свой путь и дошли до бараков, в которых содержались заключенные.

— В каждом из таких бараков размещалось примерно две тысячи заключенных. Примерно две тысячи человек. Иногда больше. Но уж, во всяком случае, не меньше…

Я услышал об одном из тех фактов, которые знали многие, но которые сегодня очень многие отрицают. А другие в них не верят. Я сказал:

— Не может быть! Это невозможно!

— Почему? Во времена Гитлера все было возможно. Абсолютно все.

— Две тысячи человек в таком бараке? Да ведь это значит, что они должны были давить друг друга.

— Именно для этого их сюда и помещали. Чтобы они давили друг друга. Чтобы задыхались от отсутствия воздуха. И они задыхались. Умерли не все, конечно, но очень многие.

— От давки?

— Не только… Были и другие варианты. Здесь, в лагере, было безграничное количество вариантов смерти.

— Пищевой рацион?

— Кило хлеба в день на двенадцать человек…

— Значит, люди умирали от голода?

— Паек был именно на это и рассчитан…

— Ужасный расчет.

— Натюрлих… Имейте терпение. До сих пор вы еще, в сущности, ничего не видели. Почти ничего.

Гид показал нам квадратное строение с низкой кирпичной трубой и сказал:

— Это крематорий.

— В нем сжигали мертвых?

— Да… Но иногда не только мертвых…

— Какой огромный лагерь!

Гид усмехнулся:

— Нет. Он совсем не был огромным. Он занимал всего шестьдесят шесть гектаров. В нем было всего двадцать семь сторожевых вышек. В гитлеровской Германии были лагеря гораздо более крупные, чем этот.

— В каждой сторожевой вышке — охранник?

— Натюрлих. Солдат с автоматом и пулеметом.

— А вон те остатки какого-то огромного здания? Это что?

— Там был ракетный завод. Там изготовлялись бомбы и ракеты «фау». Завод был построен в непосредственной близости от лагеря с расчетом, что его не будут бомбить, чтобы не убивать заключенных. Расчет не оправдался. Когда союзники бомбили завод, было убито и много заключенных.

— Значит, союзники все же бомбили и вас?

— Да. Некоторые бомбы угодили в лагерь.

— Здесь содержались только немецкие заключенные?

— О нет. Вот на этой мемориальной доске все написано: здесь погибли бельгийцы, французы, норвежцы, поляки, болгары, румыны, голландцы, чехи, итальянцы, граждане Советского Союза, люди из Югославии, Венгрии, граждане…

Под мемориальной доской лежал венок с засохшими желтыми розами…

Мы спешили в больницу к товарищу Цигэнушу. И я снова услышал голос Розы:

— О чем ты так задумался? По-моему, мы идем не в ту сторону.

Я стряхнул с себя воспоминания, как сон.

— Да, верно. Мои мысли были далеко отсюда. Я и не заметил, как мы сбились с пути.

Я остановил прохожего и спросил, как нам пройти к больнице.

— Идите направо, — сказал он. — Потом сверните налево и идите прямо, все время прямо, пока не выйдете к больнице.

Я снова услышал голос Розы:

— Пожалуйста, возьми меня под руку.

Видя, что я заколебался, она продолжала с улыбкой:

— Не бойся… Теперь я уже не спрошу, почему ты меня не целуешь… Мои губы стали горькими. Да и твои, наверно, не слаще.

Мой гид и мой спутник Фингл подвели меня к стенду с фотографиями.

— Вот Гитлер с маршалом Петэном, — сказал гид. — Они были друзьями.

— Победитель и побежденный. Фашизм их объединил.

— Вот карта Германии. Стрелы показывают, куда были направлены удары германской армии.

— А разве были такие пункты, куда гитлеровская армия не пыталась бы направить свой удар?