Весна на Одере - [17]

— Как там наша охрана? Не очень отстала?

Адъютант посмотрел в заднее стекло — бронетранспортера не было.

— Подождем, — сказал Сизокрылов.

Шофер остановился на небольшой площади. Сизокрылов открыл дверцу и вышел из машины. За ним последовали остальные. Он осмотрелся кругом и подумал вслух:

— Это полоса Воробьева, кажется.

Лубенцов с живым интересом посмотрел на темную площадь и неясные очертания домов: в дивизии полковника Воробьева служила Таня, и по этой причине погруженный во мрак городишко показался Лубенцову заслуживающим самого пристального внимания.

Между тем это был обыкновенный скучный городок, полный ночных шорохов и звуков. По дворам ржали кони, раздавались шаги, негромкие голоса солдат и отдаленные возгласы часовых.

Генерал Сизокрылов сосредоточенно шагал вдоль тротуара туда и обратно, звук его твердых шагов гулко отдавался в тесном квадрате площади. Наконец он остановился возле возвышавшегося посреди площади темного силуэта какого-то памятника. Генерал, зажег фонарик, и все увидели над каменным постаментом парящего чугунного орла, а пониже — выбитые на камне и окруженные железным лавровым венком цифры: «1870–1871».

Генерал погасил фонарь. Стало совсем темно.

Генерал сказал:

— Победителям Седана от благодарных сограждан. Городишко маленький, а чванливый…

За поворотом забегал свет фар. Выехав на площадь, бронетранспортер на мгновение осветил ее всю — вместе с остроконечной крышей ратуши, заснеженным фонтанчиком и чугунным орлом на памятнике — и тут же погасил фары. Из темноты вынырнул лейтенант, командовавший автоматчиками. Из-за его плеча, заметил Лубенцов, мелькнуло лицо Чибирева.

Генерал спросил:

— Мы не слишком быстро едем?

— Хорошо бы потише, — признался лейтенант.

— Быть по сему, — сказал генерал.

Все улыбнулись, кроме лейтенанта. Он был очень молод и считал неуместным улыбаться при исполнении важных служебных обязанностей. Кроме того, его не устраивали загадочные и неопределенные слова «быть по сему», и он все стоял, ожидая ясного ответа.

— Мы поедем медленнее, — пояснил Сизокрылов.

Все уселись на свои места. Машина тронулась.

— Можете курить, кто курит, — вдруг сказал Сизокрылов.

Генерал-танкист и полковник обрадованно задымили папиросами. При свете этих огоньков Лубенцов, обернувшись, снова увидел, что член Военного Совета, полузакрыв глаза, не то думает о чем-то, не то дремлет. Но нет, он не дремал. Через минуту он встряхнулся и, словно продолжая начатый разговор, сказал:

— Однако немцы все еще верят гитлеровской пропаганде. Обратите внимание на деревни: почти никого не осталось. Германское радио вопит об ужасах русского нашествия, призывая гражданское население бежать на запад. И они бегут. Наша агентура доносит страшные подробности об этом бегстве. Люди мрут от холода и голода. Гитлер, видимо, решил потянуть в могилу вместе со своей персоной по меньшей мере пол-Германии. Подобно царьку дикарей, тащит к себе в гроб живых людей, чтобы на том свете не остаться без подданных… — помолчав, Сизокрылов проговорил: — А теперь мы уже снова на польской территории…

Машина бежала по мокрой дороге, оставляя за собой рубчатый след. Снежинки кружились в свете фар, как будто застигнутые врасплох, и панически разбегались в стороны, сменяясь все новыми и новыми. Лубенцов напряженно вглядывался в темноту, боясь пропустить нужный поворот. Хотя он и знал дорогу, но в прошлый раз ездил к танкистам днем; ночью же все казалось другим, незнакомым. Поворота не было, а по всем расчетам, ему уже следовало быть: за маленькой часовней проехать рощу, и там сразу направо. Но ни часовни, ни рощи. Он украдкой взглянул на спидометр — проехали уже 68 километров: Лубенцов при выезде заметил километраж, как делал это всегда. «Неужели пропустил поворот?» — подумал Лубенцов с беспокойством.

Как всегда во время поездок ночью по малознакомой дороге, всё, буквально всё, казалось лишенным особых примет. Дорога — и та казалась шире, и деревья по краям выше, чем днем. «Собственно говоря, — успокаивал себя Лубенцов, — поворота еще не может быть, потому что машина едет медленно, шофер боится, чтобы не отстал бронетранспортер с автоматчиками». Но спидометр показывал уже 77 километров. Лубенцов встревожился не на шутку.

— Спидометр — что? Работает? — внешне равнодушно спросил он у шофера.

— Шалит что-то, — шёпотом ответил шофер. — Исправить надо, да времени вот никак не выберу. Всё в разъездах…

Лубенцов облегченно вздохнул и покосился на генерала. Тот смотрел прямо перед собой. На его переносице обозначилась глубокая складка.

Мимо пронеслась долгожданная часовня, потом роща. Лубенцов сказал:

— Направо.

Показался городок. Здесь Лубенцов благословил свою привычку отсчитывать кварталы: в городе всего труднее попасть на правильную дорогу и часто приходится кружить по переулкам. Правда, Лубенцова спасали его опыт и инстинкт, он почти всегда чувствовал, если можно так выразиться, нужный поворот. Но гвардии майор, кроме того, на этот случай имел свой «метод»: он бессознательно, по привычке, отсчитывал повороты. «Пятый квартал направо, — вспомнилось ему, — затем третий налево, затем первый налево и там выезд из города на шоссе. Пятый или шестой? Да, пятый, — на углу тумба и сбитый фонарь».