Весна на Одере - [149]

— Дорогой мой, не убивайся!.. Мы выдержим все!

Больше она не смогла произнести ни слова, и он сидел, держа телефонную трубку возле уха, и ожидал. Его рука дрожала, и когда зазвонил другой телефон, он снял вторую трубку и, прижимая обе трубки к ушам, с трудом нашел в себе силы, чтобы ответить командующему:

— Позвоните, пожалуйста, через десять минут. Теперь я не могу.

Он положил одну трубку, а другую продолжал держать возле уха, наконец сказал:

— Аня! Дорогая!

Тогда в трубке послышалось рыдание, и он молчал и думал о том, как хорошо слышно рыдание за столько тысяч километров.

— Прилетай ко мне, — сказал он. — Возьми отпуск. Хоть на несколько дней. О самолете я распоряжусь.

Он положил трубку и позвонил командующему.

— Что нового? — спросил он, глядя на свою руку, которая все еще дрожала.

Командующий сказал, что только что к Чуйкову прибыли для переговоров начальник генерального штаба генерал пехоты Кребс и два офицера полковник Дуффинг и подполковник Зейферт. Они принесли письмо, в котором написано (командующий прочитал по телефону текст, подписанный Геббельсом):

«Имеем довести до сведения Верховного Главнокомандующего Вооруженными Силами Советского Союза следующее: первому из не немцев сообщаем Вам, вождю советских народов, что сегодня, 30 апреля, в 15.50, фюрер немецкого народа Адольф Гитлер покончил жизнь самоубийством».

— Как вы думаете? — спросил командующий. — Правда или врут?

Сизокрылов сказал:

— Скорей всего правда. Бежал от ответственности на тот свет — в последние ворота, которые были еще для него открыты. Доложено уже в Ставку?

— Доложено. Оттуда получана директива: единственно возможные переговоры — безоговорочная капитуляция.

Первого мая покончил самоубийством Геббельс. На следующий день гарнизон Берлина капитулировал. Сизокрылов вылетал в Берлин, оттуда — в Шпандау и, наконец, — в Потсдам. Здесь он вдруг подумал, что хорошо было бы взять с собой эту милую Вику, дочь командира дивизии. Ему казалось, что присутствие девочки, сироты, не имеющей матери, хоть немножко успокоит материнское сердце Анны Константиновны.

Вика вскоре приехала. Узнав, зачем ее вызывали, она прямо-таки возликовала, но, подбежав к члену Военного Совета, сочла необходимым как-нибудь скрыть свой восторг и, еле сдерживая сияющую улыбку, чинно произнесла:

— Спасибо! Я так мечтала побывать в Берлине!

Самолет стоял невдалеке, распластав огромные белые крылья на зеленой площади аэродрома.

Вика быстро поднялась по лесенке вверх и уселась на мягкое сиденье. Сизокрылов вошел следом за ней. Моторы загудели, и самолет, пробежавшись по траве, оторвался от земли. Под ним проносились зеленые квадраты полей, леса, блестевшие на солнце дороги, малюсенькие домишки. Тень самолета в ярком солнечном свете бежала по земле.

Вскоре эта тень зазмеилась по крышам городских домов.

На аэродроме Темпельгоф члена Военного Совета уже ожидали его машина и бронетранспортер.

Генералу доложили, что его дожидается только что прибывший из Нойкельна Франц Эвальд.

Сизокрылов быстро вошел в дом, где находился немецкий коммунист. Они крепко пожали друг другу руки. Оба немолодых, поседевших в испытаниях жизни человека смотрели друг на друга и улыбались друг другу даже с какой-то влюбленностью.

— Э, да вы еще ничего! — шутливо сказал Сизокрылов. — Крепко держитесь еще!.. И Гитлер с вами не справился!..

— Не справился, — засмеялся Эвальд. — Кости целые!.

— Кости что… Вот сердце как?

Эвальд махнул рукой:

— Влюбиться нельзя, а работать можно…

Оба рассмеялись. Сизокрылов тем не менее прекрасно заметил бледность и истощенный вид немецкого коммуниста. Эвальд сразу же начал рассказывать о том, что нашел в Нойкельне несколько старых друзей, беседовал там с молодежью.

— Конечно, они еще не опомнились, — сказал он, — еще многое им неясно, но если поработать с ними…

Генерал предложил Эвальду совершить поездку в центр Берлина. Эвальд с радостью согласился. Он хотел попасть в Сименсштадт и Веддинг, «Красный Веддинг», как этот заводской район Берлина назывался когда-то. Каждая улочка там была знакома Эвальду. Он надеялся найти и там кого-нибудь из знакомых, возобновить партийные связи. Следовало связаться с рабочими, поговорить с ними, объяснить им положение.

Они вышли к ожидавшей в машине Вике, сели и поехали.

Берлин выглядел, как огромный вооруженный лагерь. Советские войска и войсковые тылы, артиллерия и танки расположились повсюду прямо на улицах и площадях. Среди многоэтажных развалин сновали люди, медленно проезжали повозки. Выпряженные лошади ржали в каменных скелетах домов, погружая морды в охапки сена.

Обветренные, потемневшие от загара веселые лица приветливо и счастливо улыбались. Регулировщики, стоя на перекрестках, управляли движением. Саперы и специальные команды убирали обломки, разминировали подступы к домам, оттаскивали в сторону разбитые немецкие машины и бронетранспортеры, уничтожали баррикады.

Эвальд не был в Берлине восемь лет. Правда, однажды, когда его вывозили из тюрьмы Моабит на запад, он видел город из окошка тюремной машины. Это было в 1939 году. Берлин был тогда весь увешан огромными флагами со свастикой: накануне Гитлер захватил Прагу.