Весна на Одере - [145]

Возле имперского стадиона собрались большие толпы людей, но было тихо. Сидели группами и разговаривали вполголоса.

Бюрке, обычно весьма деятельный, теперь присмирел и держался тихо, только прислушиваясь своими большими волосатыми ушами к разговорам.

Из разговоров было ясно, что всех собравшихся здесь людей в зеленых шинелях можно подразделить на три группы.

Первая, состоявшая из мальчишек «Гитлерюгенда» и солдат-фронтовиков, шла на запад потому, что таков был приказ: им сказали, что германская армия еще существует, продолжает обороняться в районе Науэна, и долг солдат — пробиться к ней на помощь.

Люди, принадлежавшие ко второй группе, еще более многочисленной, чем первая, знали, что положение безнадежно и Германия потерпела поражение. Но эти люди были родом из мест, расположенных за Эльбой. Были тут баварцы, уроженцы Рейнской области, жители Вестфалии, Шлезвига, Гессена и других германских земель на западе. Им хотелось только одного: попасть домой, в родные места.

Наконец, третья группа состояла из эсэсовцев, активных нацистов, разных маленьких и средних фюреров и лейтеров: большие удрали уже давно. В свое время эти люди, вслед за Гитлером, проклинали американскую плутократию, но теперь они предпочитали попасть в плен к американцам, а не к русским, надеясь, не без оснований, что янки отнесутся к ним гораздо снисходительнее. Капиталисты и плутократы устраивали их куда больше, чем коммунисты.

Эта последняя группа руководила прорывом, обманывала одних и подбадривала других.

Бюрке, принадлежавший, конечно, к третьей группе, старался ничем не выделяться. Он и американцев боялся, хотя и не так, как русских. На его совести было слишком много преступлений, чтобы он мог спокойно идти даже туда, на запад. Французы, например, должны были хорошо его помнить по тем временам, когда он работал кем-то вроде палача при Штюльпнагеле в Париже. Он там руководил расстрелами заложников. Много французской крови пролили эти волосатые большие руки, лежавшие теперь так растерянно на мокрой, росистой траве.

Бюрке пробирала дрожь — не от холода, конечно. Было тепло и безветренно. Он бы много дал теперь за то, чтобы поменяться биографией с этим пришибленным Винкелем, который сидел рядом и даже мог дремать, чёрт его побери!

Потом до слуха Бюрке доносились слова человека, разглагольствовашего под соседним деревом, где собралась кучка людей, среди них два знакомых Бюрке эсэсовца. К удивлению Бюрке, говоривший высокий мужчина в шляпе и тонких золотых очках с белесыми усиками, подстриженными а ля Гитлер, был одет в штатское. Он выглядел очень мирно среди людей в солдатских мундирах. Разговаривал он довольно громко и даже самоуверенно.

Он сказал:

— Американцы — деловой народ. Никогда не поверю, что они захотят нас уничтожить, они должны понимать, что мы являемся единственной защитой западного мира от большевиков. Я уверен, что американские руководители так же мало любят коммунистов, как я да вы.

Бюрке тяжело поднялся с места и подошел к своим знакомым эсэсовцам.

Человек в штатском опросил:

— Спичек ни у кого нет? У меня бензин в зажигалке кончился, — он усмехнулся: — Отсутствие стратегического сырья — одно из несчастий нашего бедного отечества.

Кто-то предупредительно поднес ему зажигалку, а Бюрке вынул из кармана пачку сигарет — карманы его были полны сигарет, взятых в бомбоубежище рейхсканцелярии у Монке.

— О, у вас сигареты! — воскликнул человек в штатском. — Вы богач! Я курю скверный табак уже третий день… Благодарю вас, господин, э-э-э…

Кто-то подсказал:

— Оберштурмбанфюрер Бюрке.

— Оберштурмбанфюрер? — переспросил человек в штатском. — Ну, скажем, господин подполковник. Это слово теперь лучше звучит.

— Не возражаю, — угрюмо сказал Бюрке.

— Линдеманн, — представился человек в штатском.

— Линдеманн! — повторил Бюрке. — Вижу, что знакомый, и никак не мог вспомнить.

Отто Линдеманн был крупным промышленником, членом наблюдательных советов нескольких концернов и банков.

— Я вас встречал, — продолжал Бюрке, — однажды в Берхтесгадене и несколько раз в Берлине. Я работал тогда у фюрера. Потом, когда я был в Париже…

Эти воспоминания не вызвали особого восторга у Линдеманна, и он прервал эсэсовца, сказав с некоторой грустью:

— Да, господин подполковник, были времена и прошли. Покойный фюрер был великий человек, но… — он сделал длинную паузу и переменил тему разговора: — Не помню, в какой связи мне пришлось о вас слышать последнее время… — кто-то в темноте шепнул Линдеманну на ухо несколько слов, и он произнес: — А-а-а! Помню!.. Вспоминаю!.. Обстоятельства, связанные с финансированием специальных задач рейхсфюрера СС…

Понемногу стемнело. В темноте невдалеке защелкали соловьи, и Линдеманн, вздохнув, процитировал первую строчку стишка:

Если бы стать мне птичкой…

Наконец подали сигнал к движению. Все встали с мест. Бюрке и Винкель пошли рядом с Линдеманном.

Бюрке и Линдеманн воспылали симпатией друг к другу. Бюрке было по душе спокойствие промышленника, и он решил, что уверенность Линдеманна имеет какие-нибудь реальные основания. Линдеманн был влиятельный человек, сильно нажившийся на экспроприации еврейских предприятий и на военных поставках, член наблюдательных советов бременского общества с ограниченной ответственностью «Фокке-Вульф» и акционерного общества «Опель» в Рюссельгейме. Он, вероятно, имел большие связи в Западной Германии и при случае мог оказаться полезным Бюрке.