Весна на Одере - [13]

Вчера вечером парторг Сливенко провел по поводу этого события короткий, но жаркий солдатский митинг, и Семиглав был очень взволнован. Он долго провозился в авторемонтной мастерской, стоявшей на краю деревни, нашел там напильник и мастерил что-то. Выйдя оттуда, он, вздыхая и укоризненно разглядывая свои руки, сказал парторгу:

— Совсем отвык… Какой я теперь слесарь? Мне и третьего разряда не дадут.

Сливенко ответил успокоительно:

— Привыкнешь. Ты и солдатом был никудышным вначале, а теперь какой орел! А уж слесарное дело привычней!

Но Семиглаву было обидно: руки совсем не слушаются. Он грустно бродил по деревне, заглядывал в дома. Навестив артиллеристов и минометчиков, он сообщил им о прибытии нового командира роты. В одном из покинутых домов он обнаружил новенький эсэсовский мундир с железным крестом и, вернувшись к себе в роту, доложил о своей находке капитану.

— Спалить этот дом, — сказал Чохов.

Парторг Сливенко удивленно поднял брови и спокойно заметил:

— Сейчас палить — деревню осветишь, немец спасибо скажет.

— Что, немца испугались? — хмуро спросил Чохов, но больше не настаивал на своем.

Зашли оповещенные Семиглавом артиллеристы — командир противотанковых орудий и лейтенант-минометчик. Они ознакомили нового командира роты с состоянием их «хозяйств», как они на общепринятом условном языке называли свои подразделения. Боеприпасов было мало — всего лишь полбоекомплекта: тылы отстали, обещают к утру подбросить.

Деревня была залита лунным светом. Люди по большей части спали. Только наблюдатели в окопчиках за деревней сидели — кто у пулемета, кто у противотанкового ружья — и вглядывались в неясные очертания деревьев и кустарников, пряча в рукава шинелей огромные махорочные скрутки. Орудия лишь изредка отвечали на немецкий минометный огонь: берегли боекомплект.

Проводив артиллеристов, Чохов лег в постель, приготовленную для него старшиной. А рота, собравшись во дворе, начала потихоньку делиться впечатлениями о новом командире.

— Видать, решительный, — сказал сержант Гогоберидзе, высокий, смуглолицый человек, с маленькими, закрученными вверх черными усиками.

— Отчаянный! — добавил Семиглав.

Все поглядывали на Сливенко: мнение парторга имело для них важное значение. Но Сливенко уклонился от вынесения поспешного приговора и только произнес:

— Поживем — увидим.

Годунов решил, ввиду приезда командира, устроить ужин наславу — в батальоне ему удалось получить водку на тридцать человек, числившихся в роте неделю назад. Приметив в сарае кур, оставленных сбежавшими хозяевами, старшина приказал солдату Пичугину:

— Поймать тройку и изжарить; только, смотри, по курам не стрелять, а то разбудишь нашего капитана. (Он уже называл командира «нашим капитаном», приняв его таким образом в ротную семью.).

Приготовив кур, Годунов пошел будить Чохова:

— Товарищ капитан, ужин готов.

Чохов сразу вскочил и стал натягивать сапоги. Узнав, зачем его будят, он снова скинул сапоги, хотел было отказаться, но, увидев жареную курицу и водку в хрустальном графинчике, — старшина знал толк в таких делах! — вспомнил, что весь день ничего не ел. Он сел ужинать.

За стеной раздавался солдатский храп. По улице деревни непрестанно шуршали шаги, доносились окрики караула. Деревня была полна связистов, саперов, санитаров. Послышался грохот повозок: это из боепитания полка привезли патроны.

Вошли три дивизионных разведчика, обитавших в соседнем доме. Они только что сменились со своего наблюдательного поста на чердаке на краю деревни и теперь присели греться к огоньку стрелков.

В дверь постучались. Прибыла еще одна группа дивизионных разведчиков, во главе с командиром роты капитаном Мещерским. Капитаны познакомились. Разузнав у наблюдавших за немцами разведчиков новости, Мещерский сообщил им:

— Знаете, ребята, гвардии майор вернулся, — и любезно объяснил Чохову: — это наш начальник разведки… Хотели его послать в академию, а он не пожелал.

Вообще этот капитан-разведчик был очень вежлив и выражался книжно. Чохов, считавший вежливость ненужной роскошью на фронте, примирился с такой необычной манерой Мещерского только потому, что тот был разведчиком, а разведчиков Чохов уважал.

Обогревшись, Мещерский и его люди поднялись со своих мест.

Чохов, узнав, что группа пойдет в тыл к немцам, спросил у Мещерского:

— И вы с ними пойдете?

— Обязательно, — сказал Мещерский.

Чохов вышел на крыльцо и смотрел вслед удалявшимся разведчикам, пока они не скрылись из виду. У крыльца стоял старший сержант Сливенко, парторг роты.

— Вы что, на посту? — спросил Чохов.

— Нет, товарищ капитан, просто не спится. — Помолчав, Сливенко сказал: — У меня тут дочка, товарищ капитан.

— Где?

— Кто знает, где!.. В Германии. Угнали ее сюда. Как вчера сообщили из политотдела, что мы вошли в Германию, у меня сон пропал, — он коротко засмеялся, словно извиняясь за свою слабость. — Сдается мне, старому дураку, что, может, дочка-то от меня за полверсты, где-нибудь на ближнем фольварке или в соседней деревне.

— Германия большая, — сказал Чохов.

— Сам знаю, а спать не могу. Сегодня мне один немец сказал, что на соседнем фольварке русские девчата работают. У помещика. Туда прямая-прямая дорога. Разрешите сходить, товарищ капитан. Успокоить душу.