Весна - [73]

Он отпустил Тоотса и подошел к другим ребятам.

– Ну, а вы… – сказал он. – Вы тоже уже здесь. Ты, Имелик, конечно, больше занят игрой на каннеле, чем уроками, и только и ждешь, как бы скорее денек прошел. Тыниссон… Ага, решай, решай задачу… И Тали? Пришел товарищей навестить? Ну, навещай, навещай. Ты, Куслап, возьмись за книгу и учись; ты же знаешь, что у тебя с русским языком не ладится.

Конечно, добавил он, на досуге можно и побеседовать, даже на каннеле побренчать, во всяком случае это более полезное времяпрепровождение, чем у Тоотса, у того в мыслях одно только озорство, но никогда не следует забывать: всему свое время.

Едва за кистером захлопнулась дверь, Тоотс с шумом выскочил из угла и, размахивая руками, заявил:

– Ох ты, черт, и кто мог подумать, что он сюда явится! Я бы лучше удрал. Да что там, игра на граммофоне – это еще полбеды, вот если б он знал, что мы с Кийром бутылку вина стянули, перебили несколько мисок со студнем и напились в дым, – что бы он тогда сказал! Но, черт побери, из всей его проповеди я ничего не запомнил, кроме одного – что я не забочусь о своей душе. Но скажи мне, Имелик, как мне о душе заботиться? И где вообще она, душа эта? Как о душе заботятся?

– Привяжи ее ниточкой себе на шею.

XIV

Как видно, мне выпало на долю писать больше о людских неудачах, чем об успехах. Да и что такое вся жизнь, как не бесконечная цепь неудач, и разве каждый день не является лишь звеном в этой цепи? Счастлив тот, кто не дает себя заковать в эту цепь.

Одним из таких звеньев был день, последовавший за происшествиями, описанными в предыдущей картине.

Сам по себе понедельник этот начался совсем не так уж скверно, но затем события стали развиваться с такой мрачной последовательностью, что невольно мог возникнуть вопрос: кому же в этот день было доверено распоряжаться судьбами людей?

Совсем не плохо было, например, то, что Тоотсу удалось так легко отделаться от кистера; идя утром в школу, Тоотс опасался худшего, случилось так, что кистеру во время перемены удалось выгодно дать свою свинью и, по-видимому, сделка эта обрадовала его и ублажила его сердце. Во всяком случае, Тоотсу это оказалось на руку, и его мрачным предчувствиям был, как говорится, переломлен хребет.

Перед уроком арифметики Тоотс нигде не мог найти свою грифельную доску, несмотря на все поиски и расспросы. Но и в этом особой беды не было: когда он, наконец, обнаружил в спальне свою доску и присмотрелся к ней, то увидел, что какой-то добрый человек написал на ней решение сегодняшней задачи. Как потом выяснилось, сделал Тали – он вчера взял из классной наугад одну из досок.

Тоотс ничего против не имел: пожалуйста, пусть берут его доску. Пусть берут ее и в другой раз, если нужно. Короче говоря, пусть берут доску всегда.

Этим и ограничились светлые стороны сегодняшнего дня. А плохое началось так.

После урока арифметики Тоотс с четырьмя или пятью товарищами вышел во двор и начал учить их считать от единицы до десяти: раста, дваста, каукариста, кягуреру, ариспатса, икеруритс, кугеуру, кагеуру, кяоруру, кяэру. Сам он шел впереди, а рядом и следом за ним тянулись его верные последователи, едва слышно бормоча таинственные слова.

Кугеуру, кагеуру, икеруритс… Как только более смышленые ребята справились с этой задачей, мстер сразу же задал им новую:

– Кивирюнта – пунта – энта – паравянта – васвилинги – суски – товара – асс – сарапилли – ясси – карлитери – юнни – айкукури – лейонни.

Это был крепкий орешек. Выпучив глаза, мальчишки старались зазубрить чудодейственные слова, но те никак не запоминались.

– Что значат эти слова? – спросил кто-то из ребят.

– Га-а, – ответил Тоотс, взглянув на него через плечо. – Попробуй сказать их в ночь под Новый год, ровно в двенадцать часов, тогда и увидишь, что они означают.

– А что ж они все-таки значат?

– Что значат, что значат… Во всяком случае, что-то да значат, и но же я их наизусть заучивал.

– Ну, а что?

– Если скажешь их в новогоднюю ночь, сразу кто-то и появится.

– Кто?

– Появится… такой вот… с копытцами… Наш батрак один раз их сказал. Пошел в баню один и сказал.

– Ну?

– Что – ну? Тот и появился.

– А какой он из себя?

– Какой?.. Волосатый. Весь в шерсти, как баран. И черный. Сначала закудахтал в углу, как курица: ко-о-ко-ко… Батрак подумал: черт знает, откуда здесь курица взялась? А тот как шагнет из угла, у батрака и дух захватило.

– Почему?

– Почему?.. Ну, с испугу. Он из бани бегом и – домой! Обернулся назад и видит: тот, волосатый, стоит в дверях бани, а у самого глаза горят, как угли. А вы, дурачье, что думаете – шутка это, что ли, если такой появится? Но я… в следующий раз сам пойду… посмотрю.

– Пойдешь?

– Пойду, ну да, пойду. А вы, дурачье, думаете – испугаюсь? Ну конечно, с голыми руками не пойду, не такой уж я болван, захвачу свой громобой, тогда и пойду. О-о, я еще заряжу его серебряной пулей, пусть тогда сунется. Как бацну… он у меня сразу так и кувырнется, пусть тогда попробует: ко-о-ко-ко…

– А разве нужно непременно одному идти?

– Вот чудак, конечно, одному! Как же ты вдвоем пойдешь.

– А что он сделает, если вдвоем пойти?

– Если вдвоем… Ну, может, через щелочку в стене подсматривать будет, а вылезти побоится.