Весна - [16]

— Э-э-й! А вот и я! — крикнул кто-то позади меня.

Я обернулся.

— Кто ты?

— Я. Дед Вылчан.

— Как раз вовремя пришел! Присаживайся, закусим. А где же твое стадо?

— Я послал Найденыша, чтобы он загнал овец в кошару, а сам пошел поискать, не найдется ли где грибков. Целый мешок набрал, их тут полным-полно. — Старик нагнулся, оперся рукой о землю и, крякнув, опустился на траву.

Лицо у него было загорелое, руки заскорузли, грудь обнажена, а лицо шелушилось от горного солнца, словно печеная картофелина.

— Сколько уж времени не брал я в рот скоромного, — сказал он и, взяв кусок мяса, с удовольствием принялся его жевать.

Вечер выбрался из речной долины и пополз вверх. Первые звезды затрепетали в небе, как светлячки. Дед Вылчан бросил на угли три гриба.

— Погоди, сейчас я тебя угощу печеными грибками да брынзой.

Он порылся в своем мешке, вытащил миску, но, сняв крышку, махнул рукой и ударил себя по лбу.

— Ах ты господи, я ведь сам ее съел, да совсем и позабыл.

Он сконфузился и виновато взглянул на меня, словно собака, ожидающая наказания от хозяина.

— Где ты ночуешь? — спросил он меня. — Приходи ко мне в овчарню. Свежего молочка согрею.

У овчарни нас встретил огромный пес с высокими стройными ногами, ржаво-серебристой шерстью, острыми ушами и опущенным мохнатым хвостом. Увидев меня, пес зарычал, но дед Вылчан на него прикрикнул. Пес поджал хвост и тихонько отошел в сторону.

— Где же Найденыш? — спросил я.

— Да это и есть Найденыш. Я собаку так зову. Это он пригнал мне сегодня стадо. Сказать тебе правду, мой Найденыш не собака, а настоящий волк.

Старик вошел в шалаш, разворошил золу в очаге и вытащил два горячих уголька. Принес их в ладонях, положил на землю, набросал сверху щепок и стал раздувать. Перед шалашом вспыхнул костер.

— Садись к огню, а я сейчас надою молочка.

После ужина я узнал всю историю деда Вылчана. Сам он житель равнины. И вдруг вихрь — медвяный, сладкий — завертел его, поднял высоко в небо и кружил до тех пор, пока он не упал сюда, в эту горную глушь.

— Раз в три недели спускаюсь в монастырь за харчами. А Найденыш остается здесь и стережет овец. Он мне заместо сына. Что ни поручу, все исполняет. Он был еще слепой, когда четыре года тому назад я принес его в овчарню. Нашел я его в волчьем логове, а рядом лежали его мертвые братья. Он скулил и мотал головой, живой был, значит. Волчицу где-то убили. А детеныши ее остались сиротами и перемерли. Выжил только он один. Как-никак, а живая душа, стало мне его жалко. Взял я его и окрестил Найденышем. Научил его лакать молоко из глиняной миски. Позже стал кормить хлебом. А мяса никогда не давал. Года через два вырос мой волк — сильный, красавец. Собаки удирают от него, как ошпаренные, волки зимою сердито воют и вертятся вокруг овчарни, а внутрь влезть не смеют. Я сплю мертвым сном. Никто меня не разбудит, и ни о чем я не тревожусь: Найденыш лежит перед овчарней и стережет. В день даю я ему по ломтю хлеба и головке брынзы. Он для меня все равно что человек. В прошлом году, когда я был в монастыре, повар Станойко мне говорит: «Прогони ты этого волка, дедушка Вылчан. Он еще когда-нибудь ночью загубит твое стадо!» А ты как думаешь, неужто мой Найденыш может опять стать волком?

Когда мы легли спать, Вылчан снова вернулся к этому разговору:

— Стадо мое по обету я отказал монастырю. Видал ты когда-нибудь, как посреди поля торчит одинокое дерево? Рядом ни пня, ни колючки. Только и осталось у него, что тень. Так и я. Было у меня два сына, оба пали на бранном поле. И хозяйка моя с горя ушла вслед за ними. Тогда-то меня словно подхватил вихрь. Продал я землю, купил овец. Пригнал их сюда. Остановился в монастырском лесу. Очень мне нравится здешняя вода. Пахнет кореньями и дикой геранью. Ключ внизу, шагах в двадцати. Мы с Найденышем протоптали туда дорожку…

Я долго глядел в небо, на Млечный Путь, и мерцание звезд отзывалось в моей душе, а лес шумел, будто хотел рассказать мне что-то сокровенное. Заснул я поздно. А когда проснулся, солнце уже стояло высоко в небе. В овчарне — никого. Дед Вылчан оставил мне полведерка молока и горку брынзы в деревянной миске. Я прислушался, не звенит ли колокольчик, но лес молчал. Промыв глаза ключевой водой, я спустился к монастырю.

* * *

Этой осенью меня снова поманил голос гор. И колокольчик на шее мула вновь встревоженно зазвенел по крутым тропинкам. В монастыре я нашел запустение. Два монастырских работника в Димитров день ограбили какого-то паломника, а сами удрали. Заточенный игумен лежал больной. Уродливо зияли выломанные двери келий. Целую зиму по ним гулял ветер. Кровля на левом флигеле провалилась. Печенег сидел во дворе на плитах и, широко раскинув ноги, штопал свои штаны большущей иглой. Он попросил у меня покурить, а на мой вопрос о дедушке Вылчане ответил:

— Плох он. Совсем истаял за лето. Не жилец он на этом свете.

Я отправился в овчарню. Пока я дошел, ночь уже спустилась баюкать птичек в их гнездах, а горы таинственно шумели. Звезды мигали над загнанным в кошару стадом. Дед Вылчан встретил меня, и я увидел, как он сгорбился, осунулся, глаза у него запали. Я пожал его дрожащую руку. Мы сели у огня и закурили.