Весна чаще, чем раз в году - [5]

— Он долго еще будет идти — парад?

Мы отдали девочку ее родным, а сами, не удержавшись, сошли с тротуара и пристряли к колонне. Дзин-дзок, дзин-дзок… — звонко застучали и наши башмаки по асфальту.

Ночевали мы у официантки «Варенечной», где нам удалось пообедать. Муж ее куда-то уехал ненадолго, она перебралась на ночь в кухню, а нам уступила комнату, всю заставленную ушастыми фикусами, с полированным шкафом, кроватью и кушеткой.

Прошедший день сверкал, как залпы цветных ракет. Чтобы избавиться от наваждения, надо плотнее зажмурить глаза и представить шершавый плотный лист ватманской бумаги. Но разве белый цвет не собирает в себе весь спектр? «Белый цвет правдив, но не прост. Наша забота докопаться до его сердцевины», — говорил папа.

И вот, повторяя бессмысленную фразу, которая первой буквой каждого слова помогла мне когда-то запомнить чередование цветов радуги — «Каждый охотник желает знать, где сидит фазан», — я с новым рвением принялась разбирать эти цвета один за другим, словно нитки мулине. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Разбирала и укладывала стопочкой: они еще пригодятся!

— Ты спишь? — шепотом спросил Лёни.

— Сплю, сплю, — торопливо ответила я, потому что не хотела прерывать работу.

…Красный — цвет тревоги. Оранжевый — злодейства. А он ведь так близок к желтому солнечному цвету! В зеленом — равновесие и полнота жизни. Когда очень устаешь, просто невозможно без травы и веток. Недаром папа говорил, что в древних языках не было названия зеленого цвета: он не бросался в глаза, его не замечали, но, подобно воздуху, он был необходим. Синий если чист и ни с чем не смешан — вырывает из груди неизменный вздох восторга. Его дело уводить нас в мечты как угодно далеко. Хотя бы уже за пределы тех синих вершин, где нечем дышать.

Нельзя дышать.

Но можно жить! —

сказал поэт.

А поэтам я всегда верила больше, чем учителям в школе. Хотя это, ей-богу, несправедливо. Учителя желали мне добра, поэты же совсем не заботятся об этом.

И вот, если закинуть голову, то посреди облачных полей в весенний день обязательно отыщется хоть одно-единственное синее окошко. Синее-синее. Синее до умопомрачения, синее до слез, до внезапного желания запеть. Так ты и будешь стоять, уронив праздные руки, задрав голову — подбородок к небесам! — а вокруг все завертится, поплывет, закружится, и ты тоже поплывешь по синим волнам под парусом, хотя не двинешься при этом с места. Вот что делает с людьми синий цвет!

«Обращайся с ним осторожно, — говорил папа, когда учил меня рисовать. — Не доверяйся ему, но и не запачкай невзначай. Оберегай его».

Я забыла сказать, что в волшебной фразе об охотнике, непременно желающем знать, где сидит фазан, перед синим цветом идет еще голубой. Его не надо даже объяснять. Он — голубой. Зло к нему не пристанет. Ему, разумеется, недостает твердости: ведь он так легковерен! И никогда ни на кого не поднимал оружия. Но зато в нем можно полоскать чистое белье; по нему пускают бумажные кораблики, в него окунают незабудки. И всем нравятся голубые глаза — даже если у ваших любимых серые или карие!

Фиолетовый цвет тяжел. Он не хуже других, просто мускулистее, в нем переход от созерцания к действию. Ему суждено служить водоразделом, впадать в красный, как реке в океан. Он ведет к красному, толкает к нему. Фиолетовый цвет умный — он знает свою цель и неуклонно подводит мир к кипенью. Когда он сбрасывает с себя остатки синего, все преображается вокруг! Какие праздники, какие войны, какие горячие слова сотрясают воздух. Угнетенные подымают знамена. Кровь, питающая все живое, благотворно разливается по жилам. Зреют красные плоды. Звери открывают пасти и ревут от избытка сил. Шумный, великий, устрашающий цвет!

…Почему оранжевый показался мне цветом злодейства? Что-то в нем есть раздражающее, обманное: апельсиновые корки на снегу, удар под ложечку. Он тщится связать несвязуемое: красное и золотое. Каждый из этих цветов существует сам по себе, они автономны. Красный плод и желтое солнце — их незачем сталкивать друг с другом.

Желтый — редкий цвет в природе. Но он единственный виден в тумане. На него можно идти, как на путеводный знак. Желтый — цвет будущего: в нем скрыты какие-то еще не ведомые нам силы. Он пробуждает сомнение: золото или нет? Желтый проверяет и взвешивает, отмеряет справедливость. Он неподкупен: его мера — солнечный свет.

«Наш мир все дальше уходит от природы, и, чтобы вспомнить потери, по ночам мы зажигаем желтые электрические лампочки», — грустно сказал однажды папа.

А Лёньке и электричество кажется уже непроходимой стариной.

— Лазер — вот это вещь! — говорит он.

Какими же станут лучи лазеров, когда они вылупятся, подобно маленьким василискам, из скорлупы лабораторий? Лазоревыми, зелеными, рубиново-алыми? А вдруг и этот луч будет желтым, пронзительно желтым, пробивающим, подобно пуле, космическую пыль и межзвездные облака? Он пройдет далеко-далеко; его увидят выпуклые сферические глаза инопланетян; он станет азбукой Морзе для людей коммунизма…

…А когда поднимается нива, разве она не желтого цвета? И моя прапрапрабабка, маленькая северянка, сидя на прибрежном камне Унд-озера, надевала берестяной венец, конечно же, на белокурые волосы. Косы ее были заплетены туго, она вязала желтые венки и пускала их по воде…