Весьма опасная игра - [69]

Первый огонь вспыхнул и исчез под носом. Я мысленно произнес "двадцать два" и заорал:

– Пора!

Впереди неожиданно замаячил второй огонь, стал увеличиваться и прошел подо мной.

Надо было спешить, пока рябь на воде не утихла. Самолет пошел на разворот.

Мог ли мне оказаться полезным второй огонь? Ну, скажем, если пройти над первым на высоте три-четыре фута, постараться удержаться на этой высоте и посадить машину, когда увижу рябь у второго огня? Возможно ли это?

Нет. Нельзя метаться между двумя стогами сена. Цель должна быть только одна. Забудь о втором огне.

Джад тяжело плюхнулся на сиденье.

– Я не закрыл люк...

– Черт с ним!

Машина вышла из поворота на высоте пятьдесят футов выше кромки тумана и в двухстах ярдах позади первого огня. Взяв на себя сектор газа, я полностью опустил закрылки. "Бобер" замедлил свой бег, качнулся и клюнул носом вниз.

Я как мог, пока видел оба огня, старался поточнее удерживать курс. Стрелка указателя скорости стала возвращаться в исходное положение. При пятидесяти узлах я еще круче опустил нос машины. Дальний огонь стал бледнеть и, наконец, совсем исчез.

Я весь сосредоточился на первом огне и нацелился гораздо ближе, чем в предыдущий раз.

Мы уже опустились до тридцати футов над туманом и были в ста ярдах от огня. Он начинал бледнеть, пока едва заметно. Скорость упала до сорока семи узлов. На этой скорости машина стала неповоротлива и с запаздыванием реагировала на мои манипуляции.

На двадцати футах огонь стал совсем тусклым, но я продолжал снижаться и это стоило больших усилий. С одной стороны, мне хотелось подняться повыше, чтобы лучше видеть ориентир, но я должен был целиться ближе, чем прошлый раз, и сесть точно на огонь. За ним уже ничего не было видно. Ничего.

Когда самолет опустился до десяти футов от верхней кромки тумана, огонь стал едва заметен. До него оставалось ярдов пять – десять. Пока все шло как по маслу. Я снова убрал газ и стал понемногу задирать нос.

Неожиданно кабина показалась мне такой же тихой и безжизненной, как туман с торчащими из него черными стволами деревьев.

Огонь оставался единственным живым существом в этом мире и стал похож на угасающие угольки. Стрелка указателя скорости упала почти до нуля. Поплавки погружались в туман, а он клубился, пенился, обтекал их и уносился прочь. Туман поднимался и вот уже винт самолета стал крошить его на кусочки. Огонь исчез.

Я остался один и падал в ничто. И я стал его частью и был внутри него. Мне захотелось вернуть машину назад, взреветь мотором, чтобы почувствовать биение жизни моей машины. Мне не хотелось умирать в тишине.

Сквозь туман начал пробиваться свет посадочного огня. Он был слишком расплывчатым, чтобы служить ориентиром, но быстро разрастался. Яркость его быстро росла. Высоко, слишком высоко. Я потянул штурвал, и он задрожал в моих руках. Скорость была на пределе. Огонь вспыхнул ярче и стал совсем близким, и я увидел за ним рябь на воде. Неожиданно все встало на свои места. Подо мной появилась плоскость, и теперь я знал, где нахожусь.

Высота четыре фута – слишком высоко. Я толкнул штурвал вперед и взял немного на себя, и мой "Бобер" свалился на два фута ниже. Штурвал снова начал вибрировать, я опять потянул его на себя. Полет закончился, раздался всплеск и поплавки коснулись воды.

Все кругом заволокло туманом. Меня окружала пустота, но теперь все было иначе, я снова был на земле. Второй огонь вспыхнул, стал ярче и уплыл назад, а я стал ждать, когда "Бобер" закончит свой пробег.

Мы слегка покачивались на волнах, вызванных посадкой. Мотор стал чихать и не мог сократить пробег машины, но в эту минуту я наслаждался тишиной.

– Да, – тяжело вздохнул Джад за моей спиной, – да.

– Добро пожаловать в Россию, – сказал я.

– Да, – снова повторил он и вдруг весело добавил. – Мне пришлось пережить довольно неприятные минуты.

– Это лишь тень моих переживаний, приятель. Я весь как выжатый лимон.

– Ты знал, что потеряешь огонь из виду?

– Да. Это было необходимо, если я снова собирался найти его в нужном месте.

– Не зря тебя хвалили в Лондоне.

– Неужели меня еще ценят?

– Там сказали, ты лучший из всех, кого они знают.

– Только недостаточно морально устойчив, не так ли?

Он промолчал.

– Когда ты совершишь не одну такую вылазку, – заметил я, – захочется уверенности, что люди, посылающие тебя, представляют, что они делают. Ты станешь нетерпимым к чужим ошибкам. А сидя в Лондоне за письменным столом, это можно назвать это моральной неустойчивостью.

Джад снова ничего не ответил. Я прибавил газу, и повернул на курс триста десять градусов, чтобы, как мне казалось, направить "Бобра" параллельно берегу. Неожиданно с правого борта из тумана выплыл крошечный Мысок. Я отвернул в сторону и снова вернулся на прежний курс. Теперь из тумана показался плоский серый берег, я сбросил газ, левый поплавок чиркнул по камню, но не настолько сильно чтобы получить пробоину.

– Теперь нужно удостовериться, нет ли засады, – заметил я.

Джад сгорбился у открытой двери с пистолетом в руке.

– Если человек появится не один, уноси ноги поскорее, – приказал он.

– А сразу стреляй.

От удара о камень ""Бобра" развернуло бортом к берегу. Тот казался пустынным. Я стал различать темные расплывчатые силуэты деревьев. Это был мертвый, бесцветный мир, словно дно озера, и туман, как вода, струился между ними.