Веслом по фьорду! - [42]

— Нет!!! — в один голос ответили гномы, ощущая себя самыми хреновыми работорговцами на свете, но дружно подняли Торнсона. — Мы готовы!

— Тогда шевелитесь быстрее! — чрезвычайно довольный результатом торгов, скомандовал незнакомец.

* * *

Двое утащили хозяина в темноту, следуя за человеком в чалме. Ветерок донёс до одногорбого много новых запахов: людей, братьев-верблюдов, ослов, фруктов, запылённого шёлка, спрятанных в горшках с дёгтем пакетиков кокаина и многого другого, запрещенного к провозу, — всего не перечесть…

Дромадер затаился в прохладном песке, прижав уши.

Похитители возвращались обратно без ноши. Значит… всё?!

И только тогда глаза животного налились кровью, а шерсть стала дыбом, и сжалось большое сердце, ибо понял Слейпнир — что-то совсем нехорошее сделали они с его хозяином.

И поднялся одногорбый на четыре ноги, и стряхнул с морды скупую слезу.

Он найдёт и спасёт хозяина, чтобы вместе наказать негодяев.

Слейпнир стиснул кривые зубы и тихо побежал на запахи.

Только луна знала об этой клятве.

ГЛАВА 9 Ковчег вечной жизни

Загребущая сектантская

Там, на маленьком плоту,

В трудовом, бликующем поту,

Кто-то после шторма тканью машет

И ладонь свою несёт ко рту.

Мы галеру быстро повернём,

Мы ему рукой своей махнём,

Мы его спасём, возможно, даже,

Если в нашу веру обернём.

Коли станет спорить, правду гнуть,

Мы в обратку можем повернуть,

Пусть попробует сказать, что сосны — лажа.

Без таких пройдёт наш верный путь…

Сверху пустыня похожа на океан. Верблюды — на корабли, барханы — на волны, а суслики — на селёдку…

Но вот где-то в Атлантике затерялась старая галера, команда которой называла собственное судно не иначе как «ковчег вечной жизни». Подобно Гуннару Торнсону, судно скиталось. Но в отличие от сына кузнеца эти скитальцы не знали женщин, войны и простой логики варваров. Все члены команды мнили себя не мужчинами, не путешественниками и даже не славными ребятами, а «разумами»…

— Встаньте, разумы! — приказал самый высокий разум, ростом около семи футов. Одежда на нём истлела, как и на остальных разумах на этой галере. — Дайте мне посмотреть на ваши просветлённые лица.

Намеренно лиц никто не прятал, правда, бороды были столь густы и длинны, что устилали не только скамейки, но и дощатый пол ветхого судна, где перемешивались с волосами, ниспадающими с плеч и подмышек.

— Благословляю всех на утреннее избавление от инграмм. — Высокий разум, кряхтя, сел на скамью. — Приступайте!

Разумы зашевелились.

— Есть одна! — послышался приглушённый негромкий голос с кормовой части.

— Разум Евстихий? — прищурился высокий.

— Я, о недосягаемый!

— Кого одолело зло на этот раз?

— Соседа по лавке, — ответили с кормы. — Вы же знаете, здесь только разум Хныч.

— Вера покидает Хныча, — с грустью в голосе отметил высокий разум. — Я могу рассчитывать на твою честность и преданность, Евстихий?

— Беспредельную честность и безграничную преданность, — тихо, но уверенно подтвердили с кормы.

— Скажи правду, только одна инграмма?[37] Или, может быть, две за левым ухом и ещё восемь в паху, как выяснилось вчера при осмотре разума Выдоха?

— Я не заглядывал в пах, — скорбно признались в ответ.

— Все мы суть единое целое, коллективный разум, — нравоучительно заявил высокий. — Моя подмышка, твой пах или его затылок — всё это только часть бессмертного космоса! Приказываю, Евстихий, тщательно проверь ближнего своего.

— Можно я скажу? — послышался другой тихий голос с кормы.

— Ты хочешь признаться социуму, разум Хныч? — Высокий растянулся в улыбке, — Мы принимаем друг друга такими, какие мы есть. Говори без стеснения. Мы рады тебе!

— Я хочу признаться в желании покинуть корабль.

Сотня глаз развернулась, чтобы посмотреть на самоубийцу, произнесшего эти слова.

— Э-э-э, — начал высокий, осторожно дотрагиваясь до уха. — Это как понимать?

— Хочу сойти, мой глубокоуважаемый гуру, чьё имя можно произносить вслух, лишь думая о свистящих соснах.

Лицо высокого окаменело.

— Епона-мать! — крикнул он. — Епона-мать! Слышишь, что говорит твой заблудший сын, чей разум отвернулся от космоса, желая вкусить земного греха? Где я допустил ошибку, Епона-мать?

Мать не ответила, ибо среди членов экипажа не значилась.

— Если вы не против, — сдержанно попросил Хныч, — я возьму с собой Евстихия.

— Да, — кивнул Евстихий, — я давно хочу много раз познать женщину, вкусить паров кальяна, как следует дерябнуть ужаса алкоголя и, в конце концов, умереть старым и здоровым в охренительном богатстве, под рыдания многочисленных детей, родственников и любовниц.

— А я бы хотел поесть пирожков, — в тему добавил разум Выдох.

— Вы все будете наказаны, — негнущимся тоном отсёк гуру. — Неблагодарные! Зачем вам женщина? Или здесь мало космической любви? Зачем кальян, ведь вокруг целебный воздух? Вы бессмертны, как Вселенная, и вдруг изъявляете желание уподобиться обычным людям?! Где вы этого дерьма нахватались? Я вас решительно не понимаю!

— А мы вас, — упрямо буркнул Евстихий. — Я не могу желать Хныча как женщину, потому что у него такая же борода, на которую можно привязать якорь и бросить в самом глубоком месте океана. К тому же у него нет груди четвёртого размера, а у женщин такая грудь есть, и вообще… у Хныча ноги волосатые и эти противные инграммы…