Вещные истины - [2]

Окончательно побледневший граф ответил рассеянным кивком.

– Шелк, так я и думал. Отличная вещь…

Вайс покрутил ручку «Электролы» и опустил на пластинку иглу. В шелест дождевых струй за окном вплелись страдающие звуки скрипки.

Ходили слухи, что наиболее впечатлительных слушателей мелодия «Szomorú vasárnap» сводила с ума. Самоубийцы оставляли партитуру Шереша вместо предсмертных записок.

Если Вайс таким образом намеревался дать графу намек, то тот его уловил.

– Что вам нужно?

– Ответ – за вашей спиной.

Секереш нервно обернулся. Лицо его сравнялось цветом с лицом лежащего на подъемнике мертвеца.

– Те же, кто поумнее, – вкрадчиво промурлыкал Вайс, – называют вас fekete orvos, «черный доктор». Интересно, какое имя даете себе вы сами? Мардук? Асклепий? Иисус Христос?..

– Собаки лают – ветер носит, – буркнул Секереш, со смешанным выражением жалости и отвращения разглядывая рану на груди молодого офицера.

– Слухи пишут историю, – философски заметил Вайс и впервые по-настоящему пристально осмотрелся.

Неспроста здесь воняло, будто на задворках приезжего шапито – вдоль одной из стен рядами громоздились железные клетки. В основном среди опилок копошились полевые мыши, но возле самой стены между прутьев иногда показывался куриный клюв, и откуда-то доносилось жалобное мяуканье. Не укрылись от внимания Вайса ни пыльные реторты, расставленные на потемневших полках, ни странные знаки, которыми был исписан пол, ни пустое место в самом центре, откуда подобно солнечным лучам на детском рисунке расходились эти письмена.

Теми же знаками, сделанными мелким убористым почерком графа, были усеяны лежавшие на столе листы бумаги.

Между тем Секереш, поискав пульс на шее мертвеца, убедился в том, что и так было очевидно, и развел руками.

– Мне жаль, но я не знаю, чем… я вряд ли смогу…

Драгоценное время утекало водой сквозь пальцы.

– Не для того я тащил его на себе под пулями… – заговорил Вайс, с каждым словом распаляясь все сильней, – а потом вез от самого «Унтерштанда», чтобы зарыть под забором, как шелудивого пса!

Он подскочил к одной из клеток, запустил туда руку и, вытащив за шкирку упирающегося и отчаянно вопящего жирного кота, одним ударом о стену размозжил ему голову. Встряхнув обмякшее тельце, Вайс швырнул его в середину комнаты – туда, где знаков не было вовсе, – и, выхватив из кобуры пистолет, прицелился в неподвижный серый комок.

– Молись, чернокнижник, молись своим чертовым идолам! – прорычал он.

Несчастное животное шевельнулось. Приподняв голову, кот попытался облизать окровавленный бок, но Вайс скосил его пулей. Граф наблюдал за страданиями своего питомца с нескрываемым ужасом. Тот поднимался и падал, падал и поднимался до тех пор, пока вместо очередного выстрела не раздался сухой щелчок, и Вайс не замешкался, чтобы перезарядить обойму – но был остановлен властным окриком Секереша:

– Прекратите! Ваша взяла.

Со всеми предосторожностями граф взял кота на руки и погладил его промеж ушей, привычно отметив жар. Как и предыдущие «воскресшие», Цирми был обречен – возвращенные к жизни животные неизбежно гибли от высокой температуры; сложная формула оказалась несовершенна. Поиск ошибки ничего не дал.

Уложив кота на соломенную подстилку поближе к миске с водой, Секереш вернулся к деревянной платформе, чтобы рывком поднять на руки тело мертвого офицера и перенести его на то место, где только что демонстрировал чудеса живучести мохнатый мученик.

Две пары глаз перестали моргать. Казалось, лежавший на полу молодой человек просто задремал на нагретой солнцем скамейке в городском парке. Он ушел в вечность с мечтательной полуулыбкой, в которой еще теплилось обаяние жизни, и только алое пятно в середине его груди не позволяло забыть, что это всего лишь посмертная маска.

Прошла минута. Две. Три. Дождь по-прежнему умывал дома и мостовые маленького города. Старый привратник отворял ворота. Внутренний дворик замка заполнялся вооруженными людьми.

– Они здесь, – прошептал Вайс, заслышав шум. – Это конец.

Словно очнувшись от долгого сна, Ласло Секереш кинулся к столу и начал торопливо сгребать с него бумаги. Разумеется, он помышлял о бегстве и был к нему готов. Прямо отсюда! Прямо сейчас!

Обойдя оцепеневшего Вайса, граф бросил полный сожаления взгляд на даже не думавшего оживать гауптштурмфюрера и с охапкой листков в руках сделал шаг – но не к двери, а от нее.

В испещренной знаками комнате эти несколько новых совершенно не бросались в глаза. Издалека они выглядели нарисованным на стене перевернутым треугольником, и только вблизи становилось понятно, что фигура состоит из пяти строк, каждая из которых короче предыдущей ровно на столько, чтобы этот самый треугольник образовать.

Если б ты знал. Ты, самоуверенный чванливый индюк, hasznos idióta[3], безмозглый исполнитель чужих приказов. Если б ты только знал, с чем я имею дело, какие силы призываю, то не стоял бы здесь, а упал бы на колени и склонился бы передо мной, ибо я – Мардук! Я – Асклепий! Я…

Опустив голову так, что иссиня-черные волосы скрыли лицо, Ласло Секереш поднес ладонь к треугольнику знаков.

Я – Иисус Христос.

Дым. Побочный эффект стремительного нагрева. Неприятно, но деваться некуда – хотя бы изумрудный оттенок неизменно радует глаз. Нет, не так представлял себе этот момент граф Ласло Секереш. Все должно было случиться без спешки, на трезвую голову, с холодным разумом и в присутствии фотографа, призванного запечатлеть для истории прыжок (хотя Секерешу больше нравилось степенное «переход»), подобного которому еще не случалось. И