Вещий Олег - [85]

— Что будет угодно почтенному гостю? — вежливо спросил хозяин, подойдя.

— Ты хозяин?

— Да.

Надо было решаться.

— Пояс.

Улыбка исчезла с лица хозяина. Взгляд, доселе такой располагающий, стал настороженным.

— Какой пояс?

— Тот, который ты приготовил для Рогдира, брата конунга рогов.

— Я не…

— Показывай.

Плечи хозяина странно опустились, в настороженном взгляде мелькнул отблеск затаенного страха. Он молча побрел к маленькой двери в глубине лавки, а Годхард шел следом, на всякий случай положив руку на кинжал. Они прошли в тесную каморку с единственным оконцем, сквозь которое проникал свет с глухого двора. Хозяин открыл небольшой ларец и отступил к стене.

На дне ларца лежал богато изукрашенный пояс византийской работы. В полумраке поблескивали драгоценные камни.

— Через день ты должен отнести его Рогдиру?

— Он так повелел.

Годхард нащупал за пазухой крестик, достал его и раскрыл ладонь.

— Узнаешь?

— Да. — Хозяин судорожно сглотнул. — Нельзя отрекаться от своего креста. Так учит Христос.

— Что ты должен сделать?

— Что ты повелишь. Я поклялся этим крестом.

— Ты заколешь Рогдира, когда он будет любоваться этим поясом, — сказал, помолчав, Годхард. — Одним ударом.

— Одним ударом, — шепотом повторил хозяин.

— Тебе приходилось убивать? — Годхарду вдруг стало нестерпимо жаль этого обреченного на смерть человека.

— Я не родился христианином. Я стал им во спасение от очень многих грехов.

— Тебе придется согрешить еще раз. — Годхард говорил намеренно резко, убоявшись шевельнувшейся в нем жалости. — Тогда ты навсегда освободишься от своей клятвы.

— Моя вера запрещает убийство.

— Кроме веры у тебя есть семья… — Годхард заставил себя натянуто улыбнуться. — А на византийских рынках ценятся не только девочки, но и мальчики.

— Господи, — прошептал христианин, широко осенив себя крестом. — Я — великий грешник, Господи, Ты справедливо караешь меня. Но не обращай гнева своего против безвинных детей…

— Гнев своего бога ты искупишь сам, когда исполнишь волю того, кто взял с тебя клятву. Я не поручусь за твою жизнь — уходи, если сумеешь уйти, — но я готов поручиться, что дети твои не будут проданы на невольничьих рынках.

— Но как? Как?… — В шепоте хозяина слышался крик — Лучше нам всем умереть без греха, чем…

— Ты спрячешь их на моем учане, — сказал Годхард, с досадой почувствовав новый прилив жалости. — Сегодня в полночь я буду ждать твоих детей.

Христианин молчал. Слезы текли по его посеревшему лицу, скатываясь в округлую бороду, которую носили поляне. Он не находил в себе сил, может быть, потому, что не верил ни единому слову этого неизвестного посланника Хальварда. Годхард понял, что он колеблется, что нужен еще один толчок, еще одно заверение, что дети будут спасены.

— Учан отвалит, как только дети войдут на него. Отвалит на твоих глазах.

— И жена? — тихо спросил христианин. — Дети пропадут без нее.

— И жена тоже, но больше никого. Смерть Рогдира — цена их спасения.

— Она — из земли радимичей.

— Высажу их там. Обещаю. Надень этот крест.

— Мне освятили другой.

— Надень свой крестильный. Только тогда я поверю, что ты исполнишь клятву, и спасу твоих детей.

— Видно, такова воля Твоя, Господи!.. Христианин расстегнулся, снял с груди нательный крестик, поцеловал его и надел тот, который протянул ему Годхард.

В полночь он привел женщину и четверых детей: двоих мальчиков и двух девочек. Годхард ждал его и, когда они встретились, приложил палец к губам. Христианин понял его, молча простился с семьей, перекрестил их и еле слышно шепнул:

— Я верую, верю и исполню.

Годхард кивнул, поднялся на борт учана, и судно тихо отвалило от пристани. Христианин стоял на берегу, пока не растаял во тьме тяжелый торговый учан, нагруженный так и не проданным полоцким льном.

2

Рогдир был молод, жаден до молодецких утех, бесшабашен и безогляден в поступках, с детства привыкнув к полной безнаказанности. Его осторожный и расчетливый брат конунг рогов Рогхард души в нем не чаял именно потому, что был полной его противоположностью. Они как бы уравновешивали друг друга, и стоило одному по какой-либо причине слететь с чаши весов, как второй неминуемо оказался бы в неуютном состоянии утраты половины самого себя. Может быть, всезнающий Хальвард принимал во внимание и эту особенность братских отношений, рискнув ради устранения Рогдира самым важным из всех своих лазутчиков, которого доселе берег пуще глаза. Этот человек, даже в разговорах с конунгом упорно называвшийся Безымянным, давно считался погибшим в битве, давно оплаканным и забытым, жил в Киеве под чужим именем и столь преданно и старательно служил Аскольду, что тот приметил его, осыпал милостями и считал самым верным из всей своей личной охраны. Зная легкомысленную удаль Рогдира и не особо полагаясь на его стражу, Аскольд поручил приглядывать за ним Безымянному, который очень скоро стал своим в окружении брата конунга рогов, продуманно и осторожно потакая его порою необузданным страстям. Охоте, застольям, наложницам и любви к необычным украшениям. Так появился византийский пояс. И христианин, который должен был его раздобыть и принести.

Впрочем, пояс раздобыл сам Безымянный: он хорошо изучил вкусы Рогдира. Он же и условился о времени, когда торговец цареградскими диковинками принесет его покупателю. Христианин, естественно, знал о нем только то, что Безымянный сказал о себе, но сделка была на редкость выгодной, хотя и тайной, почему и неожиданное требование какого-то кривичского купца поначалу лишь насторожило его: за поясом мог тянуться опасный хвост. Пояс мог быть краденым, а мог потащить убийство прежнего владельца. Как бы там ни было, а в капкан угодил он, а не тот, кто предложил ему выгодную сделку. Сделку, которая, как выяснилось, и подвела его к необходимости исполнить когда-то данную клятву. И единственное, что хоть как-то примиряло его с неизбежностью, было растаявшее во мраке судно, увозящее его детей и жену неведомо куда, но не в рабство. Не на невольничьи рынки — он верил в это неистово, потому что верить больше было не во что.