Весенний марафон - [66]

Выпроводив Светлану, которая тоже вдруг начала зевать, Катерина закрыла дверь и уставилась на свое отражение в висевшем в прихожей зеркале.

– Поздравляю, гражданин, соврамши! – кивнула она самой себе. А улыбаться не стала.

С Ивашовым было не «еще», а «уже», но Катерина, больше любившая слушать, чем рассказывать, о своих отношениях с мужчинами не говорила и вовсе никому. И потребности в отличие от Светки не испытывала.

Их отношения с Ивашовым перешли заветную грань еще неделю назад. Конечно же, они отмечали первый день весны, и Катерине был подарен огромный букет бело-желтых, остро и тонко пахнущих нарциссов. Они катались на лошадях, и Катерина уже не так судорожно вцеплялась в поводья и сжимала коленями бока Инфанты. Правда, так легко и красиво садиться на лошадь, как это делал Кирилл, она пока не научилась, и весь процесс было довольно комичен: она карабкалась, кряхтя и охая, а он, смеясь, подсаживал ее, крепко обхватив руками пониже талии и уговаривая лошадь потерпеть…

Потом Катерина смотрела, как Ивашов, погладив своего любимого Резидента и что-то шепнув ему прямо в морду, будто договорившись, потому что Резидент согласно кивнул, Кирилл даже не ставя ногу в высокое, не как у нее, стремя, взлетал в седло. Это было так красиво, и сам Ивашов был в этот момент настолько привлекательным, что у нее сладко замирало сердце. Наверное, впервые в жизни – при взгляде на мужчину.

– Катя, пятками посылай! Не бойся лошади! – советовал он, гарцуя вокруг продвигающейся осторожным шагом Инфанты, которая сама, наверное, боялась напугать Катерину. – Повод не задирай! Чем ниже повод, тем легче управлять. И не надо ею рулить, – уже хохотал Кирилл. – Это не твоя «девятка». В крайнем случае она и сама дорогу знает. Ничего, к лету я тебя еще барьеры брать научу.

И смеялся он так заразительно, а в седле сидел так ладно, что смотреть на него было приятно, и Катерина не обижалась. А еще она радовалась, что он говорил про лето – значит, они будут встречаться еще долго. Лес еще был в снегу, поэтому катались они по дороге, которую каждое утро расчищал маленький юркий тракторишка. На этот раз к ним никто не присоединился, потому что праздновать первый день весны никому в голову не пришло – только такому изысканному и романтичному джентльмену, как Ивашов.

Ужинали они в очередной гостиной, на сей раз отделанной в желто-зеленой гамме.

– Какая весенняя комната! – похвалила Катерина, пристраивая нарциссы в вазу зеленого стекла и отмечая, как удачно ее букет вписался в интерьер комнаты. Не нарочно ли Ивашов выбрал именно нарциссы, подумала Катерина. Эстет!

– Молодец, что заметила, – похвалил Ивашов. – Я специально так оформил – есть зимние комнаты, есть летние, есть осенние.

– Та, что с камином, – зимняя? – уточнила Катерина. – А стеклянная? Где мы были в первый раз?

– Та прозрачная. Она может быть любой, она отражает время года и дня, которое за стеклом. Вбирает настроение природы. Сам придумал, – погордился Кирилл.

Он очень любил, чтобы Катерина его хвалила – за стихи, за дом, за умение управлять лошадью и водить машину – как маленький.

– А я думала – дизайнеры, – подыграла Катерина.

– Я нанимал дизайнеров, когда построил дом, – откинувшись в кресле, Кирилл потягивал коньяк из пузатого бокала и любовался на Катеринину возню с цветами. – Но ты знаешь, у них такие примитивные идеи. Красное дерево, золотой унитаз, ручки из самоцветов. Или хай-тек. Или японские циновки с ширмами – на кой мне черт? Главное, говорят, единство стиля, иначе получите эклектику. А я привык делать то, что хочу. И эклектика – не диагноз, так ведь?

– Так, – кивнула Катерина.

– В общем, плюнул я и рисовал все сам. То есть не сам, конечно. Я придумывал, а рисовал друг мой, Буйлович, – знаешь?

– Буйлович? Надо же! – выдала ожидаемо-восхищенную реакцию Катерина.

Буйловича она, конечно, знала. Он был самым раскрученным и самым высокооплачиваемым художником в городе, его картины покупали коллекционеры со всего мира, а за его книжной графикой гонялись зарубежные издательства. Он был Никас Сафронов местного масштаба. Ивашов тоже собирал картины современных художников, причем принципиально – уральских, и платил им, как говорят, щедро. Но в доме Катерина картин пока не видела. Может быть, у него есть пристройка с картинной галереей, что-то вроде Малого Эрмитажа – она бы не удивилась.

– Вышло замечательно! – похвалила Катерина, подумав, что окажись она на месте Ивашова, ее убогая фантазия иссякла бы на пятой комнате: гостиная, детская, спальня, кабинет… Нет, даже на четвертой. Какие уж там зима-весна-лето. – А какие еще комнаты есть?

– Хочешь, покажу? – предложил Ивашов, пристраивая опустевший бокал на журнальный столик. – Приглашаю тебя на экскурсию.

И целый час они сновали по коридорам, переходам и лесенкам, открывая все новые двери. Богатый словарный запас Катерины уже был на исходе, потому что «потрясающе», «удивительно», «чудесно», «великолепно» и прочие синонимы она уже употребила и начала повторяться, а комнаты все не кончались. Бог знает какая по счету дверь (Катерина сбилась) вдруг оказалась самой обыкновенной, покрашенной белой масляной краской и с пупырчатым непрозрачным стеклом посередине – точь-в-точь как у нее дома. Она вопросительно посмотрела на Ивашова. Он улыбнулся и пожал плечами. «Ну, если ты так хочешь…» – вот что означали этот жест и эта улыбка. «Спальня!» – мгновенно догадалась Катерина и, не давая себе времени перетрусить, решительно взялась за круглую пластмассовую ручку и распахнула дверь.