Весенние заморозки - [29]

-Почему это так важно, Филласт?

-Пока не знаю. Еще два вопроса, Эрик. Были ли у них дети?

-Да. Старшая дочь и сын. Не спрашивай - я не знаю, что с ними стало.

-Не буду, - Филласт поднялся со своего кресла-качалки и подошел к полке с томами летописи. - В чем ты тогда поклялся себе, Эрик?

Эльф не обманывал его. Он действительно что-то чувствовал, и Эрик решил не лезть в бутылку.

-Я поклялся, что больше никогда не стану судьей чьей-либо любви, и не предам ее.

Эрик никогда не видел, чтобы Прежний оборачивался так резко.

-Это поможет тебе, - загадочно произнес он. - первое время.

Уверенно и неуклонно движется вперед войско, устлавшее бесчисленностью равнину. Рыцарская конница в красно-оранжевых плащах и сюрко, с отливающими золотом щитами и алыми вымпелами на пиках, устремленных в чужое небо; всадники с секирами в рогатых шлемах и коротких кольчугах с нагрудными пластинами из темной стали, с медвежьими шкурами на плечах; тьмы пехоты: копейщики в чешуе, мечники в латах, много отрядов с секирами и булавами в тех же рогатых шлемах и медвежьих шкурах, арбалетчики в легкой броне. Пыль дыбом стоит позади воинства, под неярким весенним солнцем. Дорога ведет их в холмы.

Из холмов навстречу войску выходит большой отряд. Серо-коричневые одежды меркнут перед пестротой противника, простые копья увечны на фоне стальных пик, кожаные панцири ничтожны против блестящих лат, числом же теряются они на берегу океана врагов. Но сияют под апрельским солнцем светлые гривы волос, сколотые на затылках, гордыми складками лежат на могучих плечах серые плащи, над правым плечом каждого воина торчит рукоять полуторного меча, удерживаемого скобой на спине кожаного панциря. На левой руке каждого - длинный каплевидный щит. Смотрит со щитов, отлитая барельефом из серой стали, клыкастая волчья морда.

Мало их, но останавливает свое шествие гордое воинство, завидев врага. Неслышный шепот проходит над рядами разноодетых и разновооруженных воинов, и одно слово в том беззвучном шепоте: 'фаланга'. Ужас оно вселяет в сердца врагов.

Еще два отряда выходят из холмов, справа и слева от первого. Войско на равнине все мешкает, а тем временем между отрядами фаланги вперед выбегают легковооруженные воины с луками в рост человека, и со скоростью невероятной посылают одну за другой во врага стрелы, трехфутовые стрелы со стальными наконечниками. Ни один доспех не выдержит удара такой стрелы. Падают первые в рядах пестрого воинства. И еще. И еще.

Вдруг - или наконец - вырывается вперед на вороном коне человек, одетый как полководец. Наводит он порядок в своих рядах. Смыкают щиты мечники, прикрывая копейщиков. Отходят на фланги отряды в рогатых шкурах, конные и пешие. Опускают копья рыцари. Арбалетчики дают ответный залп. Приходит в движение войско.

Вот и с другой стороны, из холмов, выезжает полководец. Не видно его лица, но одет он так же просто, как и все прочие воины. Только одно отличие: не кожаный, бронзовый панцирь на нем. Дает он знак: смыкает щиты фаланга, выставляя вперед копья. Еще один знак, и все три отряда слитно делают шаг вперед.

Чернота поплыла перед его глазами, но он устоял на ногах. То, что он видел, было не пророчеством, а видением. Битва происходила сейчас, ему даже казалось, что он узнал место - Гирисскую равнину и холмы Эверин. Все Старшие обладали способностью видеть сквозь расстояние и время. Но в нем, как и в большинстве из них, пророческий дар давал себя знать не больше двух-трех раз за всю жизнь.

Он обернулся и наконец заметил ее, стоящую на краю поляны. Они застыли, не зная, кому первым бежать навстречу, и стояли так долго. Мгновенья летели мимо, кружась в мягком ветерке, прилетевшем с моря. В танце их мелькал неумолимый лик судьбы. С наивной радостью шумели листья в кронах деревьев. И все это длилось дольше, чем казалось, но не дольше, чем надо. А потом они сорвались.

Кружа ее, он пытался ее целовать. Она же, повиснув на его шее, откинула голову назад и закрыла глаза. Кружение было танцем, которому нет имени. Он вдыхал ее запах, и легкие разрывались, требуя еще и еще; он смотрел на нее, а глаза его рвались из орбит, стремясь поглотить ее целиком; руки сжали ее талию с такой силой, что она вскрикнула - но в этом крике было больше наслаждения, чем боли, и он не ослабил объятие, ибо слух его упивался звуком ее голоса. Наконец он поймал ее губы и почувствовал, как разум покидает их обоих, уступая место тому необъяснимому, что лежит за пределами счастья. Его голова закружилась, подкосив ноги и бросив их на травяной ковер поляны.

-Я рад вашему счастью, дети мои, - донесся сквозь пелену, скрывшую от них мир, голос Верховного прорицателя. - Ваша судьба - быть вместе, и только вместе. Хорошо, что при этом вы еще и счастливы.

Что-то в его голосе было не так, они почувствовали это одновременно. Но исчез внезапно, как и появился, Верховный прорицатель, и взгляды их, сияющие общим светом, нашли лишь друг друга. И они опять забыли обо всем.

Они встали с земли; она отряхнулась от лесного сора и отряхнула его. Потом, миновав башню, они спустились к морю. Он знал здесь одну рощицу вековых сосен, приклеившуюся между скалами на утесе, под которым бурлил океан; она знала ее даже лучше, так как выросла в замке. Он сел прямо на подстилку из чуть влажноватой бурой хвои, посадил ее себе на колени.