Веселыми и светлыми глазами - [57]

Шрифт
Интервал

Я намотал обмотку, набил трансформатор. Филютек унес его в дом испытывать, а я сидел в сарае и ждал. Не знаю, почему я остался. И когда Филютек крикнул мне: «Все в порядке!» — я вдруг почувствовал такую усталость, что показалось, будто не смогу не только подняться, но даже шевельнуть рукой. Но я поднялся, поковылял в дом. И пока шел, вдруг подумал, что я очень счастливый человек. Мне везет на хороших людей. Встречаются преимущественно хорошие. Вот Макагон, например… Если человек вам подвесил фингалку, это еще ничего не значит… А все-таки хорошо, что он мне по темечку не тюкнул!..

9

И вот мы выходим в море.

Час назад ко мне прибежала Дралина:

— Собирайся, ты идешь на выход! Вместо Инки. По-быстрому!

— А Инна Николаевна разве не пойдет? Почему?

— Много будешь знать, скоро состаришься.

Это для меня было полной неожиданностью. Я уже знал, что возьмут только трех человек, но никак не предполагал, что пойду я.

Я стою на капитанском мостике рядом со старпомом. Сумеречно. Верхушки сопок расплывчатыми контурами вырисовываются на фоне фиолетового неба. Лодка медленно и тихо вытягивается из бухты, журчит вода под бортами, будто там кто-то пошевеливает прутиком. Кажется, что мы стоим на одном месте, а всё — берега, пирсы, разноцветные топовые огни на лодках, — всё отплывает, отодвигается от нас.

На мостике зябко. От воды, своей ощутимой плотностью и тяжеловесностью похожей на нефть, веет холодом.

Теперь уже видно соседнюю бухту, видно город, кучу съежившихся от холода огней. И где-то среди них огонек в номере Эджворта Бабкина.

Лодка разворачивается и идет теперь носом в сторону океана. За нами следом бежит «бобик», маленький пузатенький пароходик. Я не знаю его назначения, но он будет сопровождать нас до льдов.

На мостике стало по-настоящему холодно. Я спустился в лодку. Нашей гражданской троице была отведена офицерская кают-компания. Посередине каюты стоял узкий длинный стол, по обеим сторонам, почти вплотную к столу, обитые кожей скамейки. Вера спала, с головой укрывшись пальто.

Филютек читал. Что он там может видеть при таком освещении? Я всмотрелся и с трудом разобрал: «Древние греки».

— Вот одеяло и подушка, — сказал мне матрос, дежурный по нашему отсеку. Он был не намного старше меня и не знал, как ко мне обращаться, на «ты» или «вы».

— А тебя как зовут? — спросил я.

— Потатин.

— Нет, а зовут как?

— Толик. Что он одеяло не берет? Я уже два раза предлагал, молчит, — показал на Филютека.

— Оставь, — сказал я. — Понадобится, так возьмет.

— Есть оставить.

Я лег. Лежал и слушал, как за перегородкой шумит вода. В корме, далеко отсюда, монотонно гудели дизеля. Сюда доносилось только их урчание да легкая глухая дрожь. Мы шли в океан… Я смотрел на Филютека и думал о древних греках.

Ушли люди. Остались лишь легенды об их выдающихся подвигах. Ушли выдающиеся личности.

А ведь были и тогда те, кто, как принято писать теперь, «помогал ковать победу». Были мастера-оружейники, имена которых забылись, были кузнецы. Много было тех тружеников, без которых не добывается ни одна победа.

Потом я стал думать о Лизе. Так в последнее время бывало всегда. В свободные минуты я начинал думать о чем-нибудь и вдруг ловил себя на том, что думаю о ней.

Что она делает там сейчас? Чем занимается? Ведь, собственно, я почти ничего не знаю о ней, что ей нравится и что она ненавидит? Очень мало я знаю ее. Так почему же я так грущу?

Я, наверное, остался в ее воспоминании как забавный чудак, тощий длинный хохмач. Вспомнилось, как она сказала тогда: «Перестань паясничать. Это стыдно». И какое у нее было огорченное, скорбное лицо. Стыдно! Не могу себе простить, как по-идиотски я вел себя!

Шумела, шумела вода за бортом. Мелко дрожал стальной корпус, постукивали дизеля…

И тут стало вдруг происходить нечто невероятное. Откуда-то вылез дядька, мой сосед по номеру Эджворта Бабкина, схватил меня за ноги и стал таскать туда-сюда.

Я пытался вырваться, но не мог.

— Уйди, ты не грек! — кричал я на него.

— Я игрек, — отвечал он мне и продолжал свое противное дело.

Наконец я проснулся. И сразу же ощутил качку. Качало, да еще и как! Ноги вдруг высоко вздымало к потолку, и сам потолок вздымался вверх, а затем и стены, и скамья, на которой я лежал, все проваливалось. На мгновение все замирало в таком состоянии и медленно начинало дыбиться, ползти обратно. По обшивке лодки шаркало будто стальными швабрами, и не верилось, что так может шаркать вода.

Напротив меня на скамейке лежал Филютек. Точнее, пол-Филютека лежало на скамейке, а другая половина, изломившись, свешивалась к полу.

На полу стояла картонная коробка, упаковка от электроннолучевой трубки, и в нее по плечи был засунут Филютек. Можно было подумать, что он там что-то высматривает. Можно бы, да уж очень безжизненным, вялым было его тело. Изредка оно импульсивно вздрагивало, и тогда из коробки раздавался звук откупориваемой бутылки.

— Шторм, — сказал я.

— Умираю, — сказал Филютек.

Я сразу понял, что действительно ему очень плохо. Да и мне было… не очень-то.

— Матрос, — слабо позвал Филютек.

— Что вам? — вскочил я.

— Не знаю, — ответил из коробки Филютек.


Еще от автора Павел Александрович Васильев
Повести

В книгу вошли ранее издававшиеся повести Павла Васильева: «Ребров», «От прямого и обратного», «Выбор», «Весной, после снега», «Пятый рот». Статья о творчестве Павла Васильева написана Сергеем Ворониным.


Гвардия советского футбола

В книгу вошли биографии одиннадцати выдающихся советских футболистов, ставших легендами еще при жизни, и не только из-за своего футбольного мастерства. Михаил Якушин и Андрей Старостин, Григорий Федотов и Константин Бесков, Всеволод Бобров и Никита Симонян, Лев Яшин и Игорь Нетто, Валентин Иванов, Эдуард Стрельцов и Валерий Воронин — каждый из этих великих мастеров прошлого составляет эпоху в истории отечественного спорта. Авторы книги ограничивают свое повествование шестидесятыми годами XX столетия.


Из пыли времен

В поисках мести Лита отправляется в сердце Яркого Мира. Она готова, если потребуется, использовать Дар Морета, и обречь себя на вечное служение Проклятому Богу, лишь бы утолить жажду мести… А в родном Сером Мире, сны открывают принцу Марену завесу прошлого. Из времен далеких и забытых проглядывает истина… Но если легенды оказываются правдой, а пророчества начинают сбываться, сколько пройдет прежде, чем мифы станут явью? И какие тайны откроются, когда поднимется пыль времен?


Турухтанные острова

Повести известного ленинградского прозаика посвящены жизни ученых, сложным проблемам взаимоотношений в научных коллективах, неординарным характерам. Автор многие годы работал в научном учреждении, этим и обусловлены глубокое знание жизненного материала и достоверность произведений этой книги.