Веселые похождения внука Хуана Морейры - [100]

– Ты сделал то, что я сказал тебе?

– Не знаю, о чем это вы.

– О том, чтобы перевести весь твой долг на гарантийный банк провинции.

– Да.

– Какой суммы он достигает?

– Я уже говорил, вместе с накопившимися процентами – около миллиона песо.

– Векселя только за твоей подписью?

– Большая часть. Примерно на двести пятьдесят тысяч подписывал не я. Однако известно…

– Это неважно. Пусть все так и остается. Не беспокойся. Ни на что не обращай внимания. Главное, не продавай… Надвигается буря, и нужно большое самообладание, большое…

– Вы тоже верите в революцию? – спросил я иронически.

Он подмигнул мне с лукавым смешком в своих свиных глазках.

– Я – более чем кто бы то ни было, – ответил он. – Дальше так продолжаться не может.

Понимая, что он знает больше, чем хотел сказать, я попытался прощупать его.

– Уверен, что вы даже деньги дали…

– Это уж мое дело! – воскликнул он, ухмыляясь еще шире. – Верно одно: все, что угодно, понимаешь? Все, что угодно, лучше, чем тянуть такое положение. Пора кончать. Это неслыханное безумие; больших глупостей сделать нельзя, а кроме того, уже слишком глубоко залезают в чужие карманы.

– Революция не победит. Она только укрепит позиции правительства.

– Возможно, что не победит. Даже почти наверняка не победит, ее делают слишком разные люди. Но правительство сможет упрочиться, лишь действуя, как правительство; другими словами, оставаясь таким как оно есть, но сменив людей и тактику.

– Занятно!

– Можешь думать все, что тебе угодно. Но хочешь, Маурисио, еще один спасительный совет вдобавок к другим?

– Давайте совет.

– Отправляйся-ка из Буэнос-Айреса. Эулалия слишком чувствительна, а зима предстоит тяжелая. Увези ее куда-нибудь на север или в Рио-де-Жанейро, если город предпочитаешь деревне, и выжди конца событий.

– Не могу. У меня есть обязательства. Чем бы не оправдывать мой отъезд, а он будет дезертирством. Я останусь здесь и с места не двинусь.

– Ты губишь свое будущее!

– Не бойтесь, старина. Есть у меня когти, выберусь из западни. Вот увидите. И никто никогда не посмеет сказать, что Маурисио Гомес Эррера – предатель или трус!

XII

Революция разразилась, потому что у народа не оставалось больше ни сентаво, жить было не на что. К этому времени я уже прослыл «человеком серьезным», в силу того что сам постарался не привлекать внимания к своей особе. И в критический момент я сказал себе:

– Пора готовиться сменить кожу. Будем молчать намертво, а дальше поглядим. Ничего дурного я не сделал. Политика состоит из цепи событий, в которых человек должен показать себя «полезным или годным к использованию», и проявить это хотя бы пассивным образом. Общество говорит нам: «Будь богат, имей влияние, и победишь». Современная религия говорит то же самое, требуя, как и общество, лишь соблюдения формы. Я богат, вернее, обладаю всеми необходимыми для этого возможностями и внешними признаками. Я богат и благодаря своей жене, и сам по себе, если верить Росаэхи. Я одарен способностями или, что, может быть, еще важнее, умением жить. Вопрос в том, чтобы не сойти на нет к тридцати пяти годам. Время сейчас опасное для молодых людей. Я еще могу стать новым человеком, немало наших героев начинали свою деятельность в сорок лет. Кто предскажет?…

Но я хотел скрепить золотой пряжкой эту долгую главу своей жизни, остаться верен если не своим принципам, то своим друзьям и соратникам, и, когда разразилась революция, я одним из первых пришел к президенту, меж тем как восставшие и их пособники собирались на площади перед парком, создавали отряды и убивали полицейских в стремлении отомстить власти или ее представителям.

– Это военный мятеж, – сказал президент, уделив мне минуту внимания среди царившей во дворце суматохи и паники. – Но верная часть армии не замедлит справиться с бунтовщиками.

– Совершенно с вами согласен, – ответил я. – И если я могу быть чем-нибудь полезен… Вы знаете, что можете рассчитывать на меня.

– Благодарю! Я знаю, знаю!

Все осаждали его, требовали ответов, доводили до полного изнеможения. Он видел, что катастрофа близится, но сохранял присутствие духа и доверие к людям. Он не был малодушен, каким хотели изобразить его враги; мечтатель – это верно, как доказали позднейшие события, подтвердив мнение моего тестя. Но почем знать, был бы ли он таким мечтателем, проявляй его приближенные больше здравого смысла и меньше угодничества. Так или иначе, кости были брошены, и следовало показать себя искусным игроком, не выказывая ни трусости, ни излишней дерзости. Это он и сделал, поскольку не заявил, что сам встанет во главе своих войск, но и не бежал, как крыса из горящего дома. Я подумал, что он, подобно мне, приспосабливался к обстоятельствам, поднявшим его на такую высоту, и в случае поражения сумеет выждать новый благоприятный момент.

Далеко не все отличались подобным спокойствием. Пепе Серна, например, горячился и кричал, что следует приструнить мятежников и дать им суровый урок, не понимая в своем неведении, какая это бессмыслица. Другие, наоборот, приходили в такое отчаяние, будто настал день Страшного суда. Вспоминаю одного судью, который, глотая слюну, чтобы казаться спокойным, и неловко вмешиваясь в разговор, задавал то одному, то другому якобы кстати, а в сущности, притянутый за волосы вопрос: