Веселые и грустные истории про Машу и Ваню - [11]

Можно было бы все списать на ее детскую наивность. Но вот администратор ресторана подходит к нашему столу, смотрит на стул, где только что сидела моя дочь, и спрашивает меня:

– Где Марша?

Я пожимаю плечами. Она только что сидела здесь. Спросил бы он меня, где Ваня, и я бы точно ответил. Ваня ушел еще 10 минут назад, и искать его надо в зале игровых автоматов. Он сидит в машине перед бесконечно повторяющейся на экране картинкой бьющихся спортивных автомобилей и бешено крутит руль. Он может крутить его час. Может два. И три тоже может. Никто просто не проверял, сколько он может крутить этот руль. Только не надо говорить, что мы оставляем ребенка без присмотра, чтобы самим спокойно поесть. Ваня и Маша находятся под постоянным пристальным наблюдением. Их провожают, взглядом и за руку, из ресторана и встречают с распростертыми объятиями в зале игровых автоматов. Там обижаются, если Ваня полдня не кажет к ним носа. Но это может означать только одно: что мы в этот день уехали кататься на яхте.

– Где Марша? – раздраженно повторяет администратор.

Я опять пожимаю плечами. А может, она уже на танцах.

– Марша – мой друг, – наставительно говорит администратор.

Можно было бы предположить, что просто у него работа такая в этом отеле, предназначенном для детей, а не для взрослых.

Но вот Маша сидит на гальке с итальянской девочкой и о чем-то болтает с ней. Но о чем она с ней может болтать? Я подхожу поближе: точно, ни о чем. Маша не знает итальянского, а девочка русского. И все-таки они не могут наговориться. Подходит отец итальянки и говорит мне по-английски:

– Они подружились, правда?

– Да, – говорю я. – Но о чем они говорят?

– Море, – отвечает он. – Парашют. Они говорят о парашюте.

Да, точно. Маша показывает рукой на парашют, который тащит на себе маленький катер. Известное развлечение.

– Папа, – говорит мне Маша, – я тоже хочу туда.

Она снова показывает на парашют, под которым болтается чье-то безжизненное, как представляется отсюда, тело. Я понимаю ее. Она тут везде уже была, кроме этого неба.

– Маша, – говорю я ей. – Там скучно, на небе.

– А почему? – задает она любимый свой вопрос.

– Ну видишь, под парашютом дяденька скучает. Он там один. Ему не с кем поговорить. Поболтать просто.

– Не с кем поболтать на небе? – после долгого молчания уточняет Маша.

– Не с кем, Маша, – с сожалением подтверждаю я и вдруг спохватываюсь. Но поздно.

– А бог? – уже спрашивает она.

– Что бог?

– Можно с богом поговорить.

А я ведь ей сам же только что рассказывал про бога. Рассказывал, когда мы ехали в автобусе. Она сидела во втором ряду и напевала какую-то песенку. Гид, сидевший впереди, незаметно подсунул ей микрофон, чтобы песню услышал весь автобус. Но Маша вовремя заметила этот маневр и замолчала.

– Скажите ей, что если она сейчас споет, то будет звездой, – попросил меня гид по-английски.

Я сказал, неожиданно Маша запела: «Мамочка, милая мама моя, пусть эта песенка будет твоя…» Она спела ее всю, но, впрочем, торопилась поскорее закончить. Раздались аплодисменты.

– Все, папа? – спросила она меня.

– Что все? – переспросил я.

– Я теперь звезда?

– Да, – признал я. – Ты звезда!

– А что это значит?

– Что ты лучше всех.

– Лучше бога?

– Вряд ли. Но где-то близко.

– Да, – сказала она тогда. – Бог на небе. И звезда на небе.

Это все уже было слишком сложно для меня.

«Это не смешно»

Дети вернулись с моря. Я думал, они расстроятся, увидев, что их здесь ждет. Я ошибся. Я вернулся в Москву раньше их на три дня. И я думал, что они похожи на меня. То есть вот они думают только о том, что приедут и опять с головой уйдут в эти непоправимые и бессмысленные московские хлопоты.

Но сходство между нами, к счастью, только внешнее. Они не поехали, как я, из аэропорта на одно производственное совещание, а потом на одну встречу, насчет которой было предположение, что она может изменить ход истории, и не заехали поздно ночью на работу, потому что надо было совершить несколько поступков с использованием Интернета, и не встретили там рассвет.

Они сели в машину. Был поздний вечер. Начался ливень. Я ждал их три часа, потому что самолет задерживался, и за это время заметно похолодало, градусов на пять-то точно. Маша посидела молча минуты три, оценивая сложившуюся обстановку, и спросила:

– Папа, а куда мы едем?

– Домой, Маша. Ведь у тебя есть дом.

– А-а, – сказала она. – А когда мы поедем обратно?

– На море?

– Нет, к Павлику.

– А Павлик где? – удивился я.

– Павлик на море, – согласилась она.

– А кто это?

– Мой жених, – сказала она.

– Ас родителями ты не хочешь жить?

– Я буду приезжать к вам в гости.

Кто-то, может, и обрадовался бы, услышав эти слова. Но Маша произнесла их рано. Чтобы они прозвучали убедительно, ей надо прожить еще лет, мне кажется, двадцать.

– Маша, мы едем домой, – довольно резко сказал я. Она сразу почувствовала это.

– Папа, я приехала к тебе в гости, – твердо ответила она.

Такое было в первый раз.

– Папа, смотри, что мне подарили, – и она достала из рюкзака стеклянные бусы.

Может, она хотела отвлечь меня от мрачных мыслей.

– Маша, – спросил я, холодея от страшного предчувствия, – кто тебе это подарил?

– Один человек, – осторожно ответила она.