Веселое и грустное - [19]

ПЕРВЫЙ ЭКЗАМЕН

Насколько мне помнится, в годы моего детства слово «профориентация» не было в широком обиходе. Тем не менее профсориентировался я довольно рано: в тринадцать лет твердо и окончательно решил стать газетчиком. Правда, это стоило жертвы. Пришлось отказаться от артистической карьеры. Ведь на шатких, пыльных подмостках сцены детдомовского клуба я блистательно изображал кулаков в пьесах-агитках времен коллективизации.

Почтенная, стриженная под нулевку курносая публика особенно восторгалась моим брюшком, сотворенным при помощи туго набитой сеном подушки. Великолепное кулацкое пузо с лихвой компенсировало вдохновенное перевирание текста.

Вскоре кулачество ликвидировали как класс, и мои сценические образы потеряли свою актуальность. Переквалифицироваться в первого любовника у меня не было никакого желания. К тому же влекла иная муза. Эта муза имела вполне определенный облик и громкое имя — «Буденновец». Так называлась стенная газета Староконстантиновского детского дома имени С. М. Буденного.

Сперва пописывал заметки на правах обыкновенного смертного юнкора, а затем, к моей громкой гордости и тихой радости бывалых членов редколлегии, я стал единым и полноправным хозяином всех шести стенгазетных колонок. От передовицы до самого едкого раздела «Что кому снится» все принадлежало моему орфографически неустойчивому перу.

О, эти «сны»! В них наиболее полно раскрывалась творческая фантазия несовершеннолетнего сатирика. Сюжеты «снов» были поистине кошмарными: невыученные уроки, манкирование общественными нагрузками, набеги на соседские огороды, бахчи, сады. И все они начинались изыскано разнообразно: «Наде Нестерчук снится, что по математике она получила пять», «Пете Мофрийчуку снится, что он уже помыл пол в спальне». И с таким же завидным разнообразием заканчивались: «Пора уже проснуться». «Иголка», «Колючка», «Шпилька», «Булавка»… Самые изощренные псевдонимы не могли скрыть автора. Мой изящный стиль узнавали. Популярность моя росла необычайно.

Надо ли удивляться, что с такой великолепной творческой репутацией я рвался в журналистику столь же бурно и настойчиво, как нетерпеливая невеста к венцу.

В шестнадцать лет, уже будучи фабзайцем, подал заявление в Украинский коммунистический газетный техникум имени Николая Островского, что находился в далеком Харькове. Попутно замечу, что этот единственный в своем роде техникум (позже переименованный в училище) воспитал многих отличных журналистов. Из его стен вышло несколько будущих украинских писателей, среди которых широкоизвестный Олесь Гончар.

Вот в этом учебном заведении мне предстояло пройти чистилище вступительных экзаменов. Первый из них — литературное сочинение — пришлось сдавать в условиях уникальных.

Дело в том, что в силу отнюдь не счастливого стечения обстоятельств я, прежде чем стать абитуриентом, стал… рабочим общежития техникума. Таскал тумбочки, расставлял столы, кровати, был мальчиком на побегушках.

В день первого экзамена кладовщик, добрейший старичок, дал мне боевое задание: из склада общежития срочно доставить в типографию техникума рулон бумаги для студенческой многотиражки.

Итак, вместо того, чтобы спокойно сосредоточиться, зарядиться вдохновением, я вынужден был разрабатывать график комбинированного пробега по маршруту: общежитие — техникум.

Времени оставалось в обрез, поэтому на крейсерской скорости домчался до трамвайной остановки и пулей влетел в первый попавшийся вагон. Отдышался и удовлетворенно подумал: «Молодец! На экзамен успею». Между тем трамвай, прогромыхав по Пушкинской, выскочил на площадь Тевелева и здесь повел себя, на мой взгляд, странно: вместо того, чтобы повернуть на Московский проспект, стал спускаться вниз, в направлении железнодорожного вокзала. Сомнений не было: впопыхах я сел, как говорят харьковчане, не в ту марку. Не раздумывая, выпрыгнул на горячий асфальт площади.

Я понимаю, спортивные судьи скромно оценили бы технику моего прыжка, особенно его художественные достоинства. Однако же, главное в том, что я вовремя спохватился, не свернул шеи и не потерял рулон бумаги. Все эти лестные мысли пронеслись в голове, когда я находился еще в горизонтальном положении. И стоило мне встать на ноги, как послышалось грозное: «Гражданин, почему вы нарушаете?»

Дабы не держать непредвиденного на сегодня экзамена перед стражем порядка, я в три прыжка достиг тротуара и побежал галопом, лавируя между прохожими с мастерством слаломиста международного класса. В спешке даже не сообразил, куда бегу.

Наконец, отдышавшись, обращаюсь к прохожей женщине за справкой. С глубоким сочувствием не лишенная юмора тетенька мне ответила:

— Детка, если ты дальше будешь бежать в этом направлении, ты скоро увидишь Холодную гору!

Кошмар! При таком жестоком цейтноте я бежал в противоположную сторону…

Круто разворачиваюсь и продолжаю бег подальше от Холодной горы, навстречу горячим лучам солнца. Очень нежелательным. Я и без них истекал соленым потом марафонца. Сердце рвалось наружу из моей пылающей груди. В подобных случаях включают второе дыхание. Мне нечего было включать: оно ушло на постыдное бегство от ответа на сакраментальный вопрос: «Гражданин, почему вы нарушаете?» Третьего дыхания, к сожалению, не дано. Даже в таких экстремальных условиях.