Веселенькая справедливость (Рассказы и повести) - [41]

Котенка выбирали втроем: молодой человек прибыл в этот дом со своей матушкой и крошечной полугодовалой собачкой борбончиночьей породы по имени Штучка, которой, собственно, и подбирался четвероногий приятель соответственно ее темпераменту.

Все родившиеся малыши были черными, и котенка поэтому решено было назвать Агатом, по имени небезызвестной писательницы, все видевшей через черные идеи достопочтенного мсье Эркюля.

Собака, которую опустили на пол перед кошачьим лукошком, удивленно взглянула на копошащихся невиданных зверюшек и вдруг схватила одного из них (выбрала), за что тотчас же получила от мамы-кошки лапой по носу.

Тем не менее выбор был сделан, и теперь уже вчетвером: молодой человек, его мама, собака и совсем крошечный член семьи Агат отправились восвояси. И надо отдать должное собаке, она не обиделась на маму-кошку, а стала ласкать своего нового братика, всячески давая ему понять, что его жизнь будет ничуть не хуже, а может быть, даже лучше той, что грела его материнским брюхом.

Довольно скоро Агат вырос и стал большим черным котом. В квартире он вел себя таким образом, словно это он приобрел по сходной цене всех остальных членов семьи, носил белый галстук и белые сапожки, терпеть не мог магазинной еды и любил слушать по телевизору передачу "Российские вести". Но, несмотря на некоторый демократизм воззрений, он был очень красив и нравился всем невероятно, оттого его политические убеждения мало кто принимал всерьез.

- Когда я был моложе, - сказал доктор Черви, грузно усаживаясь в кресло, - я очень любил своего кота, которого звали Кожако. Он был совсем не такой, как ваш, - по-видимому, ирландский лесной; он был белый, пушистый и толстый, с черным, а не белым, как на вашем, галстуком и в черных сапожках.

И, глядя на никчемность нашего закатолицированного общества, неспособного к серьезным стремлениям, я, человек одинокий, решил сделать ему карьеру, ибо он того стоил.

Мне почему-то очень хотелось, чтобы мой Кожако стал чемпионом среди котов Италии.

Доктор Черви на самом деле не был кошатником. Не принадлежал он и к числу бездумных поклонников четвероногих. Он был солидным человеком и бизнесменом, и частые его визиты в Москву говорили о том, что дела его идут неплохо.

И надо сказать еще одно, весьма важное о докторе Черви: его воспоминания о далеком Кожако не были воспоминаниями сентиментального преуспевающего джентльмена, просто рядом с ним в момент "кошачьего" разговора сидела дама его сердца, в которой ему нравилось все: и ее волосы, и глаза, и одежда, и ее мысли, и даже ее окружение, к которому принадлежал и кот Агат.

Гладя кота, он говорил еще много всякой влюбленной чепухи, которую обыкновенно говорят в обществе обожаемой женщины. Разговаривая с котом, он разговаривал тем самым с ней, а гладя кота... Впрочем, кот внезапно и не ко времени почувствовал тревогу, с коленей доктора Черви соскочил и пошел куда-то, не оглянувшись, поэтому и не знал, чем там закончилось поглаживание.

Сегодня доктор Черви, с коленей которого только что соскочил кот, был серьезен как никогда. Он уже несколько месяцев представлял себе свою истинную ущербность от постоянного отсутствия счастья, ибо понимал, что это счастье может дать не положение и не счет в банке, а только любимая женщина, а ее, в свою очередь, не заменят ни деньги, ни виллы, ни даже вес в обществе.

Доктор Черви сегодня делал предложение - он предлагал воздушной фее своего сердца перед началом серьезной и счастливой жизни провести лето в Италии и тут же стал детализировать свой план, не забывая и мелочей, чем совершенно свою даму и покорил. В его плане нашлось место даже коту Агату.

- Я узнавал на таможне, - сказал доктор Черви, прижимая руки своей возлюбленной к уставшим глазам, - к сожалению, советский кот не может быть увезен за границу даже в гости, но нет такого предприятия, - добавил он поспешно, - которое я не сделал бы для тебя, мое солнышко.

Агат не стал есть положенную ему в кухне рыбу, а на часто произносимое из кабинета огромным доктором Черви свое имя не реагировал. Оно произносилось с акцентом. К тому же рыба была ему отвратительна, и вообще, если честно, ему не нравилась страна, в которой невозможно было даже достать приличного молока.

Немолодому, но счастливому доктору Черви же, наоборот, страна, осененная лаской его поздней возлюбленной, нравилась безумно. Он готов был строить здесь даже убыточные заводы, чтобы еще раз, и два, и много раз приезжать сюда, в эту столицу некогда сильного государства, и, не обращая внимания на отсутствие элементарных удобств, столь необходимых привыкнувшим к ним жителям Европы, хватать в аэропорту из-за отсутствия такси левака за блок "Мальборо" и мчаться к своей фее, упиваясь чувством, которое пришло к нему поздно, но ведь пришло же. А заводы вполне могут развалиться и без его участия.

Уже в самолете он начал тосковать о России и ловил себя на том, что все планы своей будущей жизни, сколько лет отпустит им святая Мария, он строит уже не с учетом своего одиночества, а с учетом выстраданного в этом одиночестве за целую жизнь вдруг блеснувшего напоследок счастья.