Весь сантехник в одной стопке - [54]

Генрих допил кофе, легко поклонился и пошёл к выходу. Катя упрямо пошла следом. У него были длинные пальцы и вьющиеся волосы, но дело не в них. И не в том, что женщины любят нервных мерзавцев. Просто добрые дела надо доводить до конца. «Раз уж начал спасать, нельзя сдаваться», – подумала она.

Догнала его, спросила, куда он идёт. Генрих ответил, что домой, спать.

– Обещаю, завтра устроюсь на работу, преображусь внутренне, а внешне – заведу собаку. Прощайте, милая Катя.

Он свернул за угол, Катя шла следом. Она уже бывала замужем и не доверяла мужским вракам. И точно, Генрих возвращался к реке. Она боялась не успеть, почти догнала его. Он спросил, стоит ли ему бежать, или она сама отстанет. Она сказала, ну хорошо. Прыгайте. Кому вы нужны, бегать тут за вами. Но если он смог бы отложить суицид на завтра, она была бы признательна. Если нет, то дело хозяйское. Она обещает не мешать. Просто постоит, посмотрит в сторонке. Зрелище-то редкое. Тут свободная страна, Катя вольна гулять, где хочет. А он может прыгать, если уж так распланировал этот день. Но лучше бы, конечно, завтра.

– А сегодня что?

– А сегодня я бы с вами прошлась. Одной скучно. И вы бы меня обманули. Вам же не сложно притвориться, будто всё хорошо. Только так, чтобы я поверила.

Он хмыкнул и взял её под руку. Они ходили, потом приехали в дом со странным адресом «КВ-7-Н», из которого я так отважно выбросил одежду. Разожгли огонь, болтали о пустяках. Перед рассветом она повернулась. Случайно… Глаза их оказались близко. Утром проснулись переплетённые, завёрнутые в один плед и совершенно довольные жизнью. К полудню туман безмятежности развеялся, в его зрачках снова чернел мост.

– Всегда есть выход! Нельзя сдаваться! – Катя говорила, совсем как мама в тот день, когда театральный институт решил обойтись без Кати. Она тогда ревела, а мама очень бестолково подбадривала. Теперь сама Катя была бессильна против этого сумасброда. Генрих, напротив, выглядел спокойным.

– Я проиграл чужие деньги. Я должен это сделать. Ради близких. Никто не должен страдать. До того света всего шаг. Точнее, до той тьмы. Но я рад, что встретил тебя в конце своей бестолковой жизни. Ты будто знак, что там, за гранью, может быть прощение.

И тогда глупая Катя предложила денег. Он отказался шесть раз подряд и потом ещё час порывался уйти и сам собой гордился. И чем дольше отпирался, тем настойчивей Катя занималась спасением. Он смеялся, называл её «мой прекрасный, наивный ангел». И, конечно, Катя победила.

Начались невероятные дни и фантастические ночи. Они забывали есть, путали дни недели. Саша Иванов хороший, но скучный. Его любовь к выпускницам оттуда же, от отсутствия фантазии. А Генрих – это утончённость, чувственность, спонтанность. Катя тонула в нём, кружилась, не помнила себя. Через неделю она продала свою московскую квартиру. Денег хватило на оплату долгов и ещё осталось на трёшку в Риге, на эвфемизм шалаша. Это ли не счастье.

Прагматичный, лишённый фантазии Александр Иванов отсоветовал покупать жильё, разрешил остаться в юрмальском доме. Он говорил, игрокам веры нет. Генрих обязательно сорвётся. Напомнил, что мужчины способны не изменять женщине с другой женщиной, но никогда не изменят себе. Хоть и обещают прям переродиться, только укажите, в какую сторону. Катя была молода и самонадеянна, она верила только себе и Генриху.

А он понимал её с полувздоха. Он снова фотографировал и подписал контракт с каким-то французским журналом. И вроде бы у него в Норвегии бабушка, очень добрая. Зовёт приехать и остаться.

В день передачи денег Катя думала лишь об ужине. Вино выбрала легкое – Мозельское, Шпатлезе. Немцы считают его сухим, на самом же деле оно очень лёгкое. А вот обойтись ли бараниной с чесноком или замахнуться на утку в меду и томатах – настоящая дилемма. Ещё подумала, нужно навестить норвежскую бабушку. Если понравится климат, можно и переехать. Генрих будет фотографировать. Катя сможет преподавать йогу местным домохозяйкам. К тому же она рисует декоративные картины, продаёт через знакомых блогеров. Никто не верит, но на это можно жить.

Так вот, Катя приготовила ужин. Генриху не звонила, чтобы не обижать подозрениями. День прошёл, Генрих задерживался. К полуночи у Кати стали дрожать руки. Хотела выпить чаю, выронила чашку. Всё-таки позвонила, – трубку он не снял. В том, что ты круглая дура, трудно признаться. Вызвала такси. Ехала в Ригу, придумывала оправдания. Вдруг ограбили его или в аварию попал. Не могла поверить, что вся эта Юрмала, медовый месяц, краса на мосту – всё обман. Катя сама себе, своим идеализмом, сплела и верёвку, и петлю.

В три часа ночи в квартале, где всё переливается, блестит и много пьяных голосов, она его нашла. В казино, за столом. Вцепилась в спину – её оттащили. Он обернулся – с чужим, недобрым лицом. Взлохмаченный, смотрел мёртвыми глазами, с трудом узнал. Назвал её дрянью и дурой, оттолкнул. Тут уже она сорвалась. Кинулась в лицо, царапалась, визжала. Охранники вынесли нервных посетителей на улицу. Там Генрих Катю обматерил и сбежал. И всё.

…Она позвонила Саше Иванову, но сказать ничего не могла, ревела. Иванов приехал. Тут очень кстати оказалось, что нет у него воображения. Он всегда спокоен, как холодильник. Сказал, плевать на деньги, главное, что все здоровы. Этот странный силлогизм успокоил Катю. К тому же, если Иванов берётся сопереживать, то делает это с размахом. Двадцать тысяч вёрст и океанский прибой – вот лучший клей для разбитого сердца, сказал он. И пообещал купить домик в Калифорнии. И правда купил.