Весь Кларк. Пески Марса - [28]

За ланчем со знакомыми сотрудниками посольства в их любимом клубе Дирк засиделся часов до трех, а потом был предоставлен самому себе. Он мог идти куда пожелает, мог посетить места, которые хотел увидеть, чтобы потом не жалеть, что не побывал там. И все же какая-то странная заторможенность сковывала его, и он просто наугад брел куда-то по улицам. Солнце все-таки победило в борьбе с тучами, вечер был теплым и ласковым. Приятно было бродить по переулкам и случайно оказываться рядом с домами, которые были старше Соединенных Штатов, но при этом на них висели вывески вроде: «Гросвенорская радиоэлектронная корпорация» или «Провинциальная авиакомпания».

Ближе к вечеру Дирк оказался в Гайд-парке. Целый час он гулял под деревьями, не теряя из виду дорожки. Мемориал Альберта его просто зачаровал. Он простоял перед ним как вкопанный несколько минут, но потом словно вышел из транса и решил срезать путь, пройдя к Мраморной арке.

Он забыл о том, насколько знаменито это место произносимыми здесь пламенными речами, и ему было забавно переходить от одной группы людей к другой и слушать ораторов и их оппонентов. «И кому взбрело в голову, — думал он, — заклеймить британцев как скрытную и замкнутую нацию?»

Он немного задержался около одного оратора, спорившего со своим противником. Оба страстно разглагольствовали о какой-то фразе, которую мог бы произнести Карл Маркс, но почему-то не произнес. О какой именно фразе шла речь, Дирк так и не понял, но у него возникло подозрение, что ораторы и сами о ней забыли. Время от времени кто-то из доброжелательно настроенной толпы что-то выкрикивал. Похоже, предмет спора людей не слишком интересовал, им просто было забавно слушать перепалку.

Еще один оратор пытался, оперируя библейскими текстами, доказать, что конец света вот-вот наступит. Он напомнил Дирку пророков апокалипсиса, которые считали годом конца света девятьсот девяносто девятый. Почему бы их последователям не объявить таким же решающим тысяча девятьсот девяносто девятый год? Человеческая природа изменяется крайне медленно, пророков хватало во все времена, и всегда находились те, кто им верил.

Дирк перешел к следующей группе. Небольшая, но очень внимательная аудитория собралась около седовласого старика, который читал (и, надо сказать, весьма профессионально) лекцию по философии. Дирк пришел к выводу, что не все ораторы в Гайд-парке чокнутые. Вполне возможно, что этот старик был в прошлом преподавателем и имел такую твердую убежденность в необходимости просвещения взрослых, что был готов читать лекции хоть на рынке, лишь бы только его слушали.

Темой лекции была жизнь, ее происхождение и судьба. Мысли философа, как и его слушателей, без сомнения, были вдохновлены крылатой молнией, лежавшей в пустыне на другом краю света, потому что он начал говорить об астрономической сцене, на которой разыгрывалась странная драма жизни.

Старик повествовал о Солнце и планетах, вращающихся вокруг него. Он вел слушателей за собой от планеты к планете. Он обладал несомненным даром говорить красиво, и, хотя Дирк не был уверен в том, что философ придерживается общепринятой научной точки зрения, в целом оратору удалось показать картину мироздания довольно точно.

Крошечный Меркурий, сверкающий под гигантским Солнцем, старик обрисовал как планету пылающих скал, омываемых ленивыми океанами расплавленного металла. Венера, сестра Земли, была навсегда скрыта от нас плотными тучами, которые ни разу за много столетий не рассеялись, чтобы человек мог взглянуть на эту планету. Под этим покровом могли прятаться океаны и леса и гул странной жизни. Но могло не прятаться ничего, кроме голой пустыни, терзаемой палящими ветрами.

Философ заговорил о Марсе, и слушатели сразу зашептались. В шестидесяти пяти миллионах километров от Солнца Природа нанесла второй удар. И здесь тоже была жизнь: планета время от времени изменяла цвет, что могло говорить о смене времен года. Хотя на Марсе было мало воды и атмосфера отличалась стратосферной разреженностью, там все же могла существовать растительная и даже животная жизнь. Была ли эта жизнь разумной — об этом никто не имел представления.

За Марсом находились гигантские внешние планеты, окруженные ледяным сумраком. Солнце для них было далекой звездой. Юпитер и Сатурн скрывались за слоем атмосферы толщиной в тысячи километров, их атмосфера состояла из метана и аммиака, и ее терзали ураганы, которые были видны нам с расстояния в миллиарды километров. Если на этих странных внешних планетах и тех, которые располагались еще дальше от Солнца, и существовала жизнь, она должна была быть еще более диковинной, чем все, что мы в силах себе вообразить. Только в умеренной зоне Солнечной системы, в узком поясе орбит Венеры, Марса и Земли, могла существовать такая жизнь, какую мы знали.

Такая жизнь, какую мы знали! А как мало мы знали! Какое право имели мы, живущие на крошечной планете, считал», что жизнь на ней — образец для всей Вселенной? Разве можно было все так усреднять?

Вселенная не была враждебна к жизни, она была к ней безразлична. Странность жизни представляла собой возможность и вызов — вызов, который разум должен был принять. Полвека назад Шоу был прав, вложив свои слова в уста Пилит, которая была до Адама и Евы: «Только у жизни нет конца; и хотя многие из миллионов ее звездных обителей пусты или недостроены, и хотя ее великое царство пока — безжизненная пустыня, мое семя однажды наполнит ее и доведет до совершенства».