Весь Кларк. Девять миллиардов имен Бога - [208]

— Расслабиться. Избегать эмоций. Прежде всего, держаться подальше от женщин — Рут, Мод, всех остальных. Это самое сложное дело. Нелегко порывать с привычками всей жизни.

— В это я легко могу поверить, — суховато ответил Пирсон. — И насколько тебе это удается?

— На сто процентов. Видишь ли, его собственная ненасытность мешает достижению его же цели, потому что, когда я думаю о сексе, я ощущаю тошноту и отвращение к себе самому. Господи, только подумать, что я всю свою жизнь смеялся над скромниками, а теперь сам становлюсь одним из них!

«Вот оно! — подумал Пирсон во внезапной вспышке прозрения. — Вот где ответ!» Он никогда бы не поверил в это, но прошлое Коннолли в конце концов настигло его. Омега был не чем иным, как символом совести, олицетворением вины. Если бы Коннолли осознал это, он бы перестал мучиться. Что же до столь подробного описания галлюцинации, то это еще один прекрасный пример тех обманных трюков, на которые способен человеческий мозг в стремлении обмануть самого себя. Должно быть, существует какая-то причина, почему одержимость приняла такую форму, но это не важно.

Пирсон долго объяснял это Коннолли, пока они шли к селению. Тот слушал его так терпеливо, что у Пирсона возникло неприятное ощущение, что над ним потешаются. Но все же упорно продолжал объяснять ему. Когда он закончил, Коннолли издал короткий, безрадостный смешок.

— Твоя версия так же логична, как и моя, но ни один из нас не может убедить другого. Если ты прав, то через некоторое время я, возможно, вернусь к нормальной жизни. Но ты не можешь представить, насколько Омега реален для меня. Он более реален, чем ты: если я закрываю глаза, то ты исчезаешь, а он остается со мной. Хотел бы я знать, чего он добивается. Я оставил свой прежний образ жизни, и он знает, что я не вернусь к нему, пока он здесь. Так что же он надеется приобрести, выжидая? — Коннолли повернулся к Пирсону. — Вот что меня по-настоящему пугает, Джек. Он должен знать, какое меня ожидает будущее, — ведь вся моя жизнь для него как открытая книга, в которую он может заглянуть на любой странице. И по-моему, он ждет чего-то такого, что произойдет со мной впереди, и это что-то доставит ему особое удовольствие. Иногда… Иногда я спрашиваю себя, а не моей ли он ожидает смерти?

Они уже были среди домов на окраине, и перед ними во всей красе разворачивалась ночная жизнь Сирены. Теперь, когда они больше не оставались одни, в настроении Коннолли произошла трудноуловимая перемена. На вершине холма он был если и не вполне нормальным, то дружелюбным, по крайней мере, и готовым на разговор. Сейчас же вид счастливых и беззаботных толп, казалось, заставил его уйти глубоко в себя. Он неохотно шагал за Пирсоном и наконец отказался следовать дальше.

— В чем дело? — спросил Пирсон. — Разве ты не пойдешь в отель и не пообедаешь со мной?

Коннолли покачал головой.

— Я не могу, — ответил он. — Там слишком много людей.

Это было странно для человека, который всегда получал удовольствие от толп и всяческих вечеринок. Подобное его поведение, как ничто иное, показывало, как сильно Коннолли изменился. Прежде чем Пирсон сумел придумать подходящий ответ, тот развернулся и направился по боковой улочке. Обиженный и раздраженный, Пирсон двинулся было за ним, но затем решил, что это бесполезно.

В тот вечер он послал длинную телеграмму Рут, пытаясь успокоить ее. Затем, измотанный, завалился спать.

Целый час бедняга не мог заснуть. Тело его устало, а мозг по-прежнему активно работал. Он лежал, глядя на пятно лунного света, которое двигалось по стене, отмечая течение времени так же неотвратимо четко, как оно, должно быть, отмечает его в том отдаленном веке, куда заглянул Коннолли. Конечно, это чистая фантазия — и все-таки, против своей воли, Пирсон начал принимать Омегу как реальную, живую угрозу. В некотором смысле Омега и был реальным — таким же реальным, как другие умственные абстракции, эго и подсознание.

Пирсон задал себе вопрос, мудро ли поступил Коннолли, вернувшись на Сирену. Во время эмоциональных кризисов — а бывали и другие, менее серьезные кризисы, нежели этот, — реакция Коннолли всегда была одинаковой. Он вновь и вновь возвращался на этот чудесный остров, где его добрые, беззаботные родители явили его на свет и где он провел свою юность. Пирсон хорошо знал, что сейчас Коннолли пытается хоть как-то вернуть себе то недолгое состояние блаженства, которое знал только в течение одного периода своей жизни и которое тщетно искал в объятиях Рут и всех остальных женщин.

Пирсон не пытался осуждать своего несчастного друга. Он никогда не произносил своего мнения вслух, а лишь наблюдал с сочувственным интересом, который ни в коей мере не являлся тем, что называют терпимостью, потому что терпимость подразумевает ослабление принципов, которыми он не обладал…

Бессонница наконец отступила, и Пирсон провалился в настолько глубокий сон, что проснулся позже обычного. Он позавтракал у себя в комнате, затем спустился к стойке администратора посмотреть, не пришел ли ответ от Рут. За ночь посетителей в отеле прибавилось: в углу холла были сложены два чемодана, явно английские, дожидаясь портье, который должен был отнести их в номер. В праздном любопытстве Пирсон взглянул на бирки, интересуясь, кто он, этот его соотечественник. Пирсон замер, поспешно оглянулся и быстро подошел к клерку.