Весь Хайнлайн. Вне всяких сомнений - [227]

Затем огни снаружи зажглись, и я увидел, что мы находимся в подземном ангаре.

Из самолета я не вышел. Явился командующий, чтобы пригласить меня в свой дом в качестве гостя. Я решительно покачал головой.

— Я останусь тут, — сказал я. — Таков приказ. Вам надлежит рассматривать эту машину как часть территории Соединенных Штатов.

Мне показалось, что командующий готов вспылить, но он все же согласился на компромисс — поужинал со мной на борту.

На следующий день сложилась еще более деликатная ситуация. Я получил распоряжение явиться на королевскую аудиенцию. Но у меня были свои инструкции, и я их твердо придерживался. Я должен был, в буквальном смысле, сидеть на своем грузе «пыли» до тех пор, пока президент не скажет мне, как с ней поступить. Позднее в тот же день меня посетил некий член парламента — никто вслух не признался, что это был премьер-министр. Вместе с ним явился какой-то мистер Виндзор. Говорил преимущественно «член парламента», а я лишь отвечал на его вопросы. Другой гость по большей части молчал, а если и говорил, то медленно и с каким-то усилием. Но о нем у меня сложилось очень благоприятное впечатление. Он показался мне человеком, несущим почти неподъемное для него бремя, но делающего это с гордым мужеством.

А потом начался самый томительный и, казалось, бесконечно долгий период моей жизни. Фактически он продолжался всего лишь немногим больше недели, но каждая ее минута походила нате невероятно насыщенные переживаниями мгновения, которые предшествуют неизбежной автомобильной катастрофе. Президент тянул время, стараясь избежать необходимости применить «пыль». Он провел две телевизионные встречи с новым фюрером. Президент свободно говорил по-немецки, что, казалось, должно было помочь делу. Он трижды обращался ко всем воюющим нациям, хотя сомнительно, чтобы на континенте его услышало много народу, учитывая те полицейские правила, которые там действовали в это время.

Для посла рейха организовали специальный показ результатов применения «пыли». Его прокатили на самолете над безлюдной полосой западной прерии, чтобы он убедился, что сделало единственное опыление со стадом бычков. Это должно было произвести на него впечатление, и полагаю, так оно и случилось — никто не мог бы остаться равнодушным после подобного зрелища; впрочем, какой доклад он отправил своему лидеру, мы так никогда и не узнали.

За этот период ожидания Британские острова неоднократно подвергались налетам вражеских бомбардировщиков, столь же мощным, как и в течение всей войны. Я находился в безопасности, но о бомбежках слышал и мог убедиться в том, как воздействовали они на моральный дух офицеров, с которыми мне приходилось иметь дело. Нет, бомбардировки их не пугали, напротив, они пробуждали в них ледяную ярость. Налеты нацеливались вовсе не исключительно на заводы и доки, скорее, они носили характер безжалостного уничтожения всего, что попадет под руку, даже мелких сельских поселков.

— Я не понимаю, чего вы, парни, волыните, — жаловался мне командир авиационного «крыла», — эти фрицы нуждаются только в одном — в солидной дозе своего излюбленного Schrecklichkeit[75] — урока, использующего все достижения их собственной арийской культуры!

Я покачал головой.

— Мы обязаны руководствоваться собственными правилами игры.

К этой теме командир больше не возвращался, но я хорошо понимал его истинные чувства и чувства его офицеров. У них был традиционный тост, такой же священный, как и тост за здоровье короля, — «Помни о Ковентри». Наш президент потребовал, чтобы во время переговоров королевские ВВС не совершали вылетов на бомбежку, но английские бомбардировщики все равно были завалены работой — континент ночь за ночью буквально заливался дождем листовок, написанных нашими собственными агитаторами и пропагандистами. Листовки, сброшенные во время первых рейдов, призывали граждан рейха положить конец бессмысленной бойне и обещали, что мирные условия не будут для них унизительны. Второй ливень пропагандистских материалов содержал фотографии погибшего стада бычков. Третий же был недвусмысленным предупреждением о необходимости немедленно покинуть города и держаться от них подальше.

По выражению Маннинга, мы трижды крикнули «Остановитесь!», прежде чем выстрелить. Не думаю, чтобы наш президент считал, будто это сработает, но мы были морально обязаны сделать все от нас зависящее.

Англичане дали мне телевизионную установку типа Симондса — Ярли, исключавшую возможность подслушивания, где сначала, для того чтобы установка вообще заработала, следовало включить прием, а уж тогда особое пусковое устройство само включало передатчик. Такое приспособление впервые в истории обеспечивало полную секретность сугубо важных дипломатических переговоров и было чрезвычайно полезно в кризисных ситуациях. Я привез с собой собственного техника из группы специалистов ФБР, который должен был обеспечить бесперебойную работу триггера и шифратора.

Как-то днем он позвал меня:

— Вашингтон вызывает!

Я устало вылез из самолета и спустился к кабинке, установленной в ангаре, гадая — не есть ли это очередная фальшивая тревога. На экране оказался сам президент. Губы у него были белее мела.