Весь Хайнлайн. Дорога доблести - [279]

— Да. И мне это было не слишком приятно, так как животные его страшно боялись.

— Мне тоже это не по вкусу. Хорошо, ты понимаешь, что значит нести больное животное к ветеринару. А потом приходится ждать, пока доктор решит, можно ли вылечить твоего любимца. Или же надо воспользоваться милосердным и быстрым способом, чтобы избавить маленькое существо от страданий. Разве не так?

— Да. Джерри, вы стараетесь дать мне понять, что тут присутствует риск? Неопределенность?

— Полнейшая неопределенность. Подобных прецедентов не бывало. Человеческое существо еще никогда не поднималось до такого уровня. Я не имею представления, что он сделает.

— О’кей. Перед этим вы сказали, что есть риск.

— Да, ты в большой опасности. И я — тоже, хотя и полагаю, что для тебя она гораздо реальнее, чем для меня. Но, Алек, Moiy заверить тебя вот в чем: если он решит тебя уничтожить, ты об этом даже не узнаешь. В этом божестве садизм отсутствует начисто.

— Это «оно» или «он»?

— Хм… говори «он». Если «он» воплотится, то скорее в человека. Если так произойдет, то называй его «мистер Кощей». Обращайся к нему так, как ты обращался бы к человеку старше тебя по возрасту, которого ты глубоко уважаешь. Ни в коем случае не унижайся, не показывай, что поклоняешься ему как Богу. Будь самим собой и говори правду. Если придется умереть, то умри с достоинством.

Страж, остановивший нас у дверей, не был человеком — во всяком случае, до того, как я посмотрел на него второй раз, когда он уже успел приобрести человеческий облик. И это характеризует неопределенность всего, что я видел на этом месте, которое Джерри назвал «местным отделением».

Страж сказал мне:

— Разденьтесь донага, пожалуйста. Ваши вещи останутся тут; вы можете забрать их потом. А это что за металлический предмет?

Я объяснил, что это безопасная бритва.

— И для чего она?

— Это… такой нож, чтоб срезать волосы с лица.

— Вы отращиваете на лице волосы?

Я попробовал разъяснить ему смысл бритья.

— Если вам не нужны волосы на лице, то зачем вы их выращиваете? Это образцы для экономического конгресса?

— Джерри, я, кажется, выбился из сил.

— Я все улажу!

Мне кажется, он поговорил со стражем, хотя ни единого слова я не услышал. Наконец Джерри сказал мне:

— Оставь бритву вместе с одеждой. Он думает, ты псих, но и меня он тоже считает сумасшедшим. Впрочем, все это не имеет значения.

Возможно, мистер Кощей и есть «он», но на мой взгляд, это был близнец доктора Симмонса — ветеринара, к которому в Канзасе я таскал своих кошек и собак, а однажды и черепаху, — целую процессию маленьких животных, которые были друзьями моего детства. И кабинет Председателя выглядел точно так же, как кабинет доктора Симмонса, вплоть до старинного бюро с убирающейся крышкой, которое доктор, должно быть, унаследовал еще от своего деда. Были даже хорошо запомнившиеся мне антикварные часы с восьмидневным заводом, стоявшие на небольшой полочке над бюро.

Я сообразил (спокойно пораскинув мозгами), что это не был доктор Симмонс и что сходство хоть и умышленное, но вовсе не для того, чтобы ввести в заблуждение. Председатель — «он», «оно» или «она» — воздействовал на мой мозг чем-то вроде гипноза, желая создать обстановку, в которой я чувствовал бы себя свободно. Доктор Симмонс тоже, бывало, ласкал животных и разговаривал с ними, прежде чем приступить к неожиданным для них и иногда болезненным процедурам, которые были необходимы.

Это обычно срабатывало. И со мной тоже сработало. Я знал, что мистер Кощей вовсе не хирург-ветеринар моего детства… но созданная им видимость пробудила во мне ответное чувство доверия.

Когда мы вошли, мистер Кощей поднял глаза. Он кивнул Джерри и взглянул на меня.

— Садитесь.

Мы рели. Мистер Кощей вернулся к своему бюро. На нем лежала моя рукопись. Мистер Кощей поднял ее, выровнял по обрезу и положил обратно.

— А как идут дела в твоем собственном округе, Люцифер? Есть проблемы?

— Нет, сэр. Ну, обычные жалобы на работу кондиционеров… Ничего такого, с чем бы я не мог справиться сам.

— Ты хочешь править на Земле в это тысячелетие?

— Разве мой брат не предъявил на сей счет своих претензий?

— Яхве предъявил, да… Он уже провозгласил остановку времени… и срыл все до основания. Но я не обязан разрешать ему начинать перестройку. Ты хочешь получить Землю? Отвечай!

— Сэр, я предпочел бы работать с совершенно новым материалом.

— Ваша гильдия всегда предпочитает начинать с начала. Разумеется, никто при этом не думает о расходах. Я мог бы передать тебе Гларун на несколько циклов. Что скажешь?

Джерри с ответом не торопился.

— Я оставляю этот вопрос на усмотрение Председателя.

— И правильно делаешь, так и надо. Тогда мы обсудим его позже. Скажи, а почему ты заинтересовался этим творением, принадлежащим твоему брату?

Должно быть, я задремал, потому что увидел щенков и котят, игравших во дворе, чего уж никак не могло быть. Я слышал, как Джерри говорит:

— Мистер Председатель, почти все, что относится к человеческой природе, — чудовищно, за исключением способности мужественно переносить страдания и храбро умирать за то, что они любят и чему верят. Истинная сущность предмета любви и предмета веры значения не имеет; значение имеет лишь отвага и смелость. Это уникальные качества человека, возникшие независимо от создателя человечества, который сам ничем подобным не обладает, насколько я знаю, ибо является моим братом… и у меня таких качеств тоже нет.