Весь Хайнлайн. Число зверя - [2]

— А я-то думал, что Ди-Ди означает Doctor of divinity.

— Доктор богословия?

— Или божественный доктор, если хотите.

— Да ну вас к черту! Мое прозвище — это попросту мои инициалы: Д.Т., Ди-Ти. Или Дити. Официально я именуюсь доктор Д.Т.Берроуз — доктор, потому что мистером я быть не могу, а миз[2] или мисс — не желаю. Вот что, мистер: считается, что я должна поразить вас своей ослепительной красотой, а затем околдовать обаянием женственности, но, я смотрю, это не очень получается. Попробуем с другого конца. Расскажите-ка мне, до чего вы там «доработались, фанатик».

— Дайте припомнить. Чем же я занимался-то? Отливкой блесен? Или плетением корзинок? Знаете, это была одна из тех междисциплинарных тем, в которых ни один ученый совет ничего не понимает, так что в конце концов диссертацию просто взвешивают на весах, и все. Кажется, у меня где-то завалялся экземпляр, надо будет посмотреть, что там написано на титульном листе.

— Не трудитесь. Ваша диссертация называется «Некоторые импликации шестимерного неньютонова континуума». Папа хочет ее с вами обсудить.

Я остановился, перестав вальсировать.

— Вот это да! Может, ему все-таки лучше поговорить не со мной, а с тем, кто действительно это написал?

— Не врите. Я видела, вы моргнули. Все, попались ко мне на крючок. Папа хочет побеседовать с вами о нашей диссертации, а потом предложить вам работу.

— Работу? Ну уж нет! Считайте, что я сорвался с крючка.

— Ах ты, боже мой! Папа действительно обезумеет от досады. Ну пожалуйста, а? Умоляю вас, сэр!

— Вы сказали, что имели в виду различные смыслы слова «сумасшедший». Я что-то не совсем понял…

— А… Папа у меня слегка обезумевший, в смысле сердитый, потому что коллеги не принимают его всерьез. А также обезумевший в смысле полоумный — то есть это коллеги так считают. Они говорят, что его работы — сплошная бессмыслица.

— А они не бессмыслица?

— Я не настолько сильный математик, сэр. Я по большей части вожусь с программами. Куда мне до n-мерных пространств!

Высказывать свое мнение на этот счет мне, к счастью, не пришлось: зазвучало «Голубое танго». Если вы умеете танцевать танго, то вам не до разговоров.

Дити умела. Прошла целая вечность чувственного блаженства, пока, строго с последним аккордом, я наконец не вернул ее в исходную позицию. На мой неловкий поклон она ответила глубоким реверансом.

— Благодарю вас, сэр.

— Уф! После такого танго партнерам полагается пожениться.

— Давайте. Я сейчас найду хозяйку дома и скажу папе. Встречаемся через пять минут. Где? У главного входа или у бокового?

Сказано все это было с выражением тихого счастья.

— Да вы что, Дити? — сказал я. — Вы действительно решили выйти замуж за меня? Мы же с вами совершенно незнакомы.

Ее лицо, оставаясь невозмутимым, как бы погасло — и еще у нее опустились сосочки. Она спокойно ответила:

— После этого танго уже нельзя сказать, что мы совершенно незнакомы. Я поняла ваши слова так, что вы предлагаете мне… что вы хотите на мне жениться. Я ошиблась?

Мой мозг лихорадочно заработал, перебирая прошедшие годы, как это бывает, говорят, с утопающими, перед глазами которых проходит вся прожитая жизнь (а откуда, собственно, известно, что у них там проходит перед глазами?): тот дождливый денек, когда старшая сестра моего приятеля приобщила меня к тайнам; то странное ощущение, которое я испытал, когда незнакомая девушка впервые принялась строить мне глазки; то двенадцатимесячное сожительство по контракту, когда вначале мы были без памяти, а к концу нам было без разницы; все те бесчисленные события, которые привели меня к твердому решению не жениться ни за что и никогда.

Я ответил немедленно:

— Вы поняли мои слова правильно. Я сделал вам предложение — в том самом, старомодном значении этого слова. Я действительно хотел бы стать вашим мужем. Но вам-то это зачем? Я не подарок.

Она набрала полную грудь воздуху, ткань платья натянулась, и — хвала Аллаху! — сосочки снова вздернулись.

— Сэр, вы именно подарок — тот, который мне велели доставить, и, когда вы сказали, что нам полагалось бы пожениться — ясно было, конечно, что это всего лишь красивое словцо, но я вдруг почувствовала себя такой счастливой: оказывается, этот-то способ доставить вас мне и нужен! — Она запнулась. — Впрочем, не буду ловить человека на слове и злоупотреблять его благородством. Если хотите, пойдемте в эти ваши кусты. И можете не жениться. Только вот что, — решительно заявила она, — в уплату за то, что вы меня трахнете, — вы поговорите с моим отцом и позволите ему кое-что вам показать.

— Дити, вы дура. Вы же там испортите это прелестное платье.

— Ну и подумаешь! В конце концов, я могу его снять. Возьму и сниму. Тем более что под ним ничего нет.

— Под ним ой-ой-ой что есть!

На это она улыбнулась, но тут же снова нахмурилась.

— Благодарю вас. Ну что, пошли в кусты?

— Да погодите вы! Я сейчас, кажется, поступлю как порядочный человек, а потом буду жалеть об этом всю жизнь. Дити, вы ошиблись. Ваш отец хочет говорить вовсе не со мной. Я ничего не понимаю в n-мерной геометрии. (Откуда у меня эти приступы честности? Вроде бы я ничем не заслужил такой напасти.)