Весь этот свет - [11]

Она недовольно нахмурилась и скрестила руки на груди.

– Так Бри права? Ты живешь в Белом Орле?

Эллиотт выгнул бровь.

– Это территория племени понка[2].

– И? – процедила Пресли.

Эллиотт скучающе вздохнул.

– А я – чероки[3].

– То есть ты все-таки индеец, да? Разве в Белом Орле живут не индейцы? – не отставала она.

– Просто уйди, Пресли, – взмолилась я, опасаясь, как бы она не ляпнула что-то еще более обидное.

В глазах Пресли блеснул восторг.

– Ух ты, Кит Кат, а не слишком ли ты обнаглела?

Я сердито посмотрела на нее снизу вверх.

– Меня зовут Кэтрин.

Пресли увела свою свиту в другой конец зала, и там вся компания расположилась за столиком, дабы дразнить нас с Эллиоттом издалека.

– Мне очень жаль, – прошептала я. – Они ведут себя так из-за того, что ты со мной.

– Из-за того, что я с тобой?

– Они меня ненавидят, – проворчала я.

Эллиотт повертел в руках ложку, зачерпнул мороженого и отправил в рот.

– Нетрудно понять, почему.

Интересно, как он так быстро догадался, едва поглядев на мое лицо? Возможно, именно поэтому весь город до сих пор винит мамочку и меня в ошибках моего деда: у меня вид человека, которого следует ненавидеть.

– Почему ты смущаешься? – спросил Эллиотт.

– Полагаю, я надеялась, что ты не знаешь про мою семью и завод.

– Ах, это. Несколько лет назад тетя рассказывала мне эту историю. Они задирают тебя из-за этой старой истории?

– А почему же еще?

– Кэтрин, – мое имя сорвалось с его губ словно мягкий смешок. – Они завидуют.

Я нахмурилась и покачала головой.

– Чему тут завидовать? У моей семьи почти нет денег, мы едва сводим концы с концами.

– Ты себя в зеркале видела? – спросил он.

Я покраснела и потупилась. Только папа хвалил мою внешность.

– Ты же совершенно на них не похожа.

Я облокотилась на стол и стала смотреть на красный огонек светофора, мерцавший за окном. Он был едва виден за ветвями дерева. Странное чувство: хочешь услышать что-то еще, но одновременно надеешься, что твой собеседник сменит тему.

– Тебя не задевают их слова? – удивленно спросила я.

– Когда-то задевали.

– А сейчас – нет?

– Мой дядя Джон говорит, что люди могут нас рассердить, только если мы сами им позволим. Но предоставив им такую возможность, мы дадим им власть над собой.

– Очень глубокая мысль.

– Я иногда прислушиваюсь к дяде, хотя он думает, что все его слова я пропускаю мимо ушей.

– Что еще он говорит?

Эллиотт не замедлил с ответом.

– Что ты либо научишься быть выше своих обидчиков и станешь отвечать на невежество с умом, либо ожесточишься.

Я улыбнулась. Эллиотт говорил о мнении своего дяди уважительно.

– Значит, ты решил не принимать близко к сердцу людскую молву?

– Точно.

– Как? – спросила я, подаваясь вперед. Меня охватило искреннее любопытство и надежда, что Эллиотт откроет мне волшебный секрет, с помощью которого я, наконец, избавлюсь от нападок Пресли и ее подружек.

– О, я злюсь. Ужасно раздражает, когда люди говорят мне, что их прапрабабушка была принцессой племени чероки. Или эта идиотская шутка, якобы родители назвали меня именем того, кого увидели первым, выйдя из вигвама. Я быстро закипаю, когда меня называют вождем, когда вижу людей в головных уборах с перьями, которые они надевают просто забавы ради. Но дядя говорит, что к таким людям следует относиться с состраданием и либо просвещать их, либо позволить им и дальше пребывать в неведении. Кроме того, в мире слишком много невежества, и нельзя расстраиваться по любому поводу. Если бы я огорчался из-за каждой мелочи, то постоянно пребывал бы в плохом настроении, а я не хочу быть как моя мама.

– Ты поэтому бил кулаком по дереву?

Эллиотт опустил глаза, то ли не желая отвечать, то ли не зная, что сказать.

– Меня многое беспокоит, – пробормотала я, откидываясь на спинку сиденья. Посмотрела на клонов, одетых в короткие джинсовые шорты и блузки в цветочек, купленные в одном магазине, но разных оттенков.

Папа старался, чтобы у меня были правильная одежда и правильный рюкзак, но мамочка замечала, что с каждым годом все больше моих школьных друзей прекращали со мной общаться. Она начала гадать, что мы сделали не так, и постепенно я тоже стала задаваться этим вопросом.

Истина же состояла в том, что я ненавидела Пресли за то, что та ненавидела меня. Мне не хватало смелости признаться мамочке, что я никогда не впишусь в компанию одноклассниц. Мне недоставало подлости, чтобы ужиться в этом городке с этими ограниченными девицами. Далеко не сразу я осознала, что не хочу вливаться в это общество, но в пятнадцать лет мне часто казалось, что лучше уж такая компания, чем вовсе никакой. Папа не мог оставаться моим лучшим другом вечно.

Я откусила кусочек апельсинового шербета.

– Перестань, – сказал Эллиотт.

– Что перестать? – спросила я, чувствуя, как холодная сладкая масса тает у меня на языке.

– Перестань смотреть на них так, словно хочешь сидеть рядом с ними. Ты выше этого.

Я усмехнулась.

– Думаешь, я этого не знаю?

Эллиотт сглотнул и промолчал.

– Итак, расскажи свою историю, – предложила я.

– Мои родители уезжают в отпуск на шесть недель, будут ходить на психотерапию для семейных пар, страдающих от разногласий. Последняя попытка спасти их отношения, я полагаю.