Верьте в чудеса - [18]

— Хотелось тебе по башке настучать, зеленый, полудохлый, под капельницей, а жена любимая даже слышать про него не желает — как же, обида, измена, подлец! А что его крупно подставили, в голову не пришло ни разу?

— Но зачем такое надо было?

— Завидно стало, как это у Ерохина чуть что: «Мои девчонки, моя Ленуська!», а у него оглобля. Да и почему-то уверовал, подосрёт, извини, другое слово подобрать не могу, он вам, ты в одночасье в его утешениях нуждаться станешь!

— Ка-ак? — удивилась Лена.

— Молча, как! Мальчик согласен был сопли твои утирать, тем более, в случае развода половину имущества отсудишь, и ему возле тебя не хило станет поживать!

Регина просто наотмашь била Лену своими словами.

— Просчитался он, несколько факторов не учел — меня, Виквику и Катюшку. Про меня подумал — не захочу скандала, разведусь по-тихому, Катюшка — ребенок, кто с ней станет считаться, маманя — старая, из ума выжила.

Лена круглыми глазами смотрела на неё:

— Боже мой? А я один раз только его и видела, шла никакая, заявление на развод относила, он мне по дороге попался, в кафетерий звал, что-то там говорил, я, честно, не слышала — своя обида в голове крутилась, да и мерзко было его видеть, стояла перед глазами та картина в баньке. Помнится, сказала только — видеть его не хочу!

— Катюха ваша как тигр сражалась за вас, он несколько раз к вам домой до этого приходил, пытался поговорить-утешить, она не пускала, вежливо говорила, тебя нет, и тут же дверь захлопывала. Вот, озлобила мужика, а тут я добавила, развели нас без звука, за пару дней — использовала, каюсь, свое служебное положение. Вещички собрала, выставила на площадку, даже разговаривать не пожелала. Как он разорялся на площадке, да подзабыл, что в доме камеры имеются, запись с них мне Лешка Артемьев мгновенно сделал. Мальчики знакомые в ОВД по моей просьбе вышли на изготовителя этих капелек, ухватились за ниточку, клубочек и размотали. Много чего там оказалось, да ещё и малолетки две, любвеобильные, вот и поехал мальчик смазливый по этапу, за капельки и растление малолетних. Вот так, Лен, все и было!

У Лены глаза были на мокром месте.

— Ленка, ты не ной, иди со своим Ерохиным до конца выясняй всё, а я к Женику свалю, у них так классно, потом потихоньку, как совсем стемнеет, домой пойду, пешочком. Всё, иди, не тяни резину, мужик твой весь извелся, а ты все мудришь, хорош себя несчастную жалеть.

— Да не жалею я, боюсь — стыдно и противно на саму себя смотреть.

— Иди, горе луковое!

Регинка ушла, Лена, осторожно приступая на свою больную ногу, опираясь на стенку, добрела до спальни — Ерохин спал, точно спал, знала ведь она, когда он спит, а когда притворяется.

Подошла, осторожно присела на край кровати, полюбовалась на спокойное, расслабленное во сне лицо мужа и, едва-едва касаясь, легонечко погладила по щеке.

— Как же тебе досталось, вон, морщины какие появились! — думала она про себя.

Ерохин как-то шумно вздохнул и бормотнул:

— Леен, не мучай, не снись, а? — начал переворачиваться к стене, и она решилась:

— Не снюсь я, рядом сижу!

Ерохин замер, потом уже нормальным голосом, хрипловатым со сна спросил:

— Ты, правда, здесь?

— Дда! Ерохин, молчи, дай я скажу!

Он подтянулся, засунул подушки под спину, ловко ухватил её, прижал спиной к своей груди, обнял аккуратно:

— Вот теперь нормально!

— Я… я… ты меня всю жизнь, ту, нашу оберегал, каменная стена, я ни минутки в тебе не сомневалась и когда увидела ту картину… меня, наверное, перемкнуло, это даже не обида была, это враз рухнул весь мой мир, моя стена меня же и погребла под обломками… Я… я не знала, что ты в больнице… нет, не так, ничего не хотела слышать про тебя, совсем. Отгородилась ото всех, даже от дочки, непроницаемой завесой, не то чтобы себя жалела, просто тупо не понимала: почему, за что? Ладно бы, ругались, надоели друг другу, накручивала себя… Сейчас вот понимаю, надо было хотя бы поговорить, вернее, поскандалить. Этот, Регинкин, он же за мной в одних трусах тогда выскочил, умолял не говорить Регинке. Вроде как ты ему такой сюрприз подстроил, а он подпив, не выдержал соблазна.

Руки Ерохина чуть посильнее сжали её.

— Сам дурак. Говорил мне Лёшка Артемьев, когда ещё: — Толька, смотри, мужик-дерьмо!

Я всё посмеивался — у нас с ним общее только машинные дела. Я же тогда, после того, как в себя пришел… жить совсем не хотелось, раз ты не появляешься, значит всё, звездец семейному счастью. Как-то безразлично все стало, мать придет, я ей: — Все нормально!

Катька прибежит, что-то говорит, волнуется, а у меня в голове одно: — Всё! Ничего уже не будет!

Регина заявилась, вытащила меня из палаты, в кабинет какой-то затащила… как она меня материла, ты представить не можешь. Я её и знал-то понаслышке, а тут женщина, имеющая немалый вес, матерится виртуозно, орет мне в лицо, что я мудак, каких поискать. Я было подумал, муженька защищать прибежала, так и сказал, что ничего никому не собираюсь доказывать. Она с кулаками на меня, орет:

— Дебил, мне надо знать все подробности! А то я не поняла, что тебя подставили!!

Встряхнула она меня, так вот мы с ней и знаться стали, она дотошно раскапывала все про мужа своего, он и загремел лет на восемь, что ли. Веришь, даже ничего не ворохнулось, и не порадовался, когда узнал, что сел тот, тебя-то не вернешь никак! Эээ, ты опять рыдаешь? Сейчас-то чего? — заворчал Ерохин, ловко выскользая из под нее, устраиваясь рядом на боку.