Вершины и пропасти - [47]

– Господа офицеры, полагаю, поручик Родионов уже оповестил вас о предмете нашего совещания, поэтому без лишних предисловий попрошу высказываться.

– По-моему, господин полковник, не наше это дело заниматься разъяснениями. Мы армия, а армия вне политики.

– Мы вне политики, когда речь идёт о политике ВСЮР. Но когда речь о коммунистах, то мы не можем быть вне политики. За что же мы тогда воюем?

– Если нас спрашивают, мы должны отвечать! Мы сами должны говорить, даже если не спрашивают! Если мы боремся за освобождение народа, то должны ему это объяснять! – горячо сказал Лёня.

– Господа, я прошу вас ближе к цели! Не отвечать мы не можем. Но нужно чётко сформулировать, что именно отвечать.

А что, собственно, было отвечать? Не осваговскими же штампами народ пугать. Ещё во дни Ледяного похода негодовал Арсентьев на неумение офицеров грамотно объяснить казакам суть борьбы. И казалось тогда, что, спросили бы его, и уж он бы сформулировал! А не так просто оказалось… Не о своей же судьбе искалеченной говорить мужикам… И не о Царе, о котором наверху молчали страха ради либерального. Нужно говорить о том, что важно им. А что им важно?

– Нужно объяснить крестьянам, что все обещания большевиков – ложь!

– Отлично! А они тебя спросят: а чего вы, баре, нам обещаете? И? Что мы им пообещаем? Чай, мы не Троцкие, чтобы обещаниями разбрасываться!

– Нужно им сказать, что мы защищаем интересы трудолюбивых, сильных крестьян, а большевики – лентяев и пьяниц.

– Разъяснить, что Маркс всегда ненавидел крестьян…

– К чёрту Маркса! Кто бы из них понимал, что такое Маркс вкупе с Энгельсом! Да и мы в этом ни ухом, ни рылом, положа руку на сердце. Понятнее надо, понятнее! Чтоб к сердцу ложилось!

– Тоня, что вы скажете?

Замялась Тоня, боясь что-нибудь не то сказать. Вокруг сплошь люди образованные стояли, и она чувствовала себя между ними неловко.

– Здесь люди хорошо живут. Им только спокою не хватает. Уверенности в завтрашнем дне. Так и пояснить, что мы им это несём.

– Нет, господа, так мы далеко не уедем, – Арсентьев нервно крутил в руках свою массивную трость. – Мы совершили большую ошибку. Вся армия. И уже давно. Отстранившись от политики, мы стали проигрывать этот фронт большевикам. Их комиссары всегда готовы популярно и с огоньком растолковать суть их борьбы. Неважно, насколько лживо. А нас подобные вопросы застают врасплох. Жизнь сама ставит перед нами политические вопросы, и мы обязаны отвечать на них. Мы все свято веруем в нашу Белую идею. Но в чём она состоит? Мы должны мочь выразить её, понять сами и донести до других. Мы должны твёрдо знать, за что боремся. Не вообще, а предметно, применимо к любой области жизни. И против чего боремся. То есть, что есть большевизм. Опять же предметно.

– Боюсь, Ростислав Андреевич, что такую махину за час нам не одолеть, – заметил доктор Бенинг, пожилой, флегматичный военврач. – Мой старший брат в своё время увлекался хождениями в народ. Они пытались объяснить крестьянам, что борются за их счастье. Мужики частенько бежали от них, как от чумных.

– От большевиков не побежали…

– Разумеется. Потому что народники были идеалистами, а большевики – прагматики. Мы тоже идеалисты…

Ну и дела! Сражались и гибли за Белую идею, а выразить её не умели, словно немчины! Впору за голову было хвататься.

– Белая идея – это идея свободной жизни в освобождённой стране… – неуверенно произнёс Родионов.

– Неплохо, поручик, – одобрил Арсентьев, – но мало. Мало…

Бесплодно прошли три часа, и явившийся староста доложил, что крестьяне собрались и ждут. Ростислав Андреевич со вздохом скомкал исчирканный лист бумаги и, тяжело оседая на трость, отправился на встречу с массами.

Собрались на площади у церкви. Кажется, вся деревня пришла: от ветхих старцев до младенцев, которых притащили с собой бабы. Будто бы не подполковник Арсентьев держал речь перед ними, а сам генерал Деникин. Ростислав Андреевич одиноко возвышался в седле перед замершим в ожидании его слов народом. Никогда прежде не приходилось говорить ему речей. А тут – изволь! Да без подготовки! Да перед мужиками! А ведь от его речи зависело теперь, поверят ли эти полторы сотни человек белому делу… А ещё каким словом обратиться? При нынешней чехарде? «Граждане» – казённо. «Друзья» – слишком демократически. Ах, вот, пожалуй…

– Соотечественники! Я не являюсь политиком или агитатором. А простой армейский офицер, прошедший две войны, а потому говорить с вами буду просто и откровенно. Начну с того, что скажу прямо: я не считаю вас бедными. Я не видел в вашем районе ни одного бедняка. Скажите честно, вы сами можете, не погрешив против совести, назвать себя бедными?

Мычали нечленораздельно, соглашались, что, в общем, прав господин офицер: не голодуют у них.

– Я понимаю, что всегда чего-то не хватает, всегда хочется чего-то ещё. Но нынешнее ваше благосостояние вас удовлетворяет, не так ли? Стало быть, первая и главная цель – защитить его, сохранить, чтобы затем и приумножить таким же честным трудом, как и прежде.

– Верно! Верно!

– Что для этого нужно? Порядок! Вспомните Тринадцатый год! Не тогда ли богатели вы? Не тогда ли покрывали крыши железом? Не тогда ли приобретали и копили блага для детей и внуков? Не тогда ли жили в мире, взаимной любви и благоденствии?