Вершина мира. Книга 1 - [4]

— Если они все передохнут с голоду, ты сам у меня на плантацию рабом пойдешь! — вещал папаша, не забывая орудовать хлыстом.

Отрок попытался спастись бегством, но родитель выловил его и, держа за волосы, щедрой рукой одаривал по филейным частям. Двое палачей, стоя в сторонке, тихонько посмеивались, считая, что историческая справедливость восстановлена. Что до раба, валяющегося у стеночки, так он не испытывал никакого удовлетворения от открывшегося перед ним вида, однако и сочувствия в его усталых затравленных глазах тоже не было. По всему выходило, что мучения его на сегодня закончились, и сейчас он мечтал только об одном — заползти в самую глухую нору и отдохнуть хотя бы денек, прежде чем снова погонят на работы под палящее солнце. А еще он мечтал зализать раны и выжить, как бы в насмешку над всеми своими хозяевами, коль скоро произошла такая досадная оплошность, и он остался жив.

Старший хозяин, наконец, выдохся и отпустил хнычущего подростка, отшвырнул хлыст в сторону и зло сплюнул себе под ноги. Отрок отполз подальше от папаши и забился в угол. Родитель, все еще сверкая глазами, выглянул в коридор: 'Эй, есть там кто? — ему что-то ответили, — Налаживайте повозку и пару человек охраны, отвезете моего недоделка в аббатство, передадите отцу Сорену и скажите, что я попросил обучить его уму разуму, — потом, обернувшись к сыну, рявкнул, — убирайся вон!'

Юноша, кряхтя и поскуливая, поднялся и поковылял прочь. Уже не обращая внимания на неудавшееся чадо, плантатор подошел к своему рабу, присев возле него на корточки, перевернул на живот.

— Какого работника загубил, скот! — с равнодушной досадой пробормотал он и, обращаясь к одному из мучителей, — как думаешь, выживет?

— А кто его знает, — заплечных дел мастер не стал давать более точных прогнозов.

— Ладно, — хозяин вздохнул и поднялся, — отнесите его в каморку в конце коридора, киньте какой соломы на пол, воды поставьте, да краюху хлеба. Все равно ж издохнет, хотя, судя по отметинам, он живучий. А коли, не издохнет, так продам по дешевке, все одно доход хоть какой, — с тем и вышел.

Двое подручных подхватили раба под руки и подняли легко, словно и весу в нем нет ни грамма, поволокли по коридору, больно царапая колени о каменный пол. Можно сказать даже бережно, с насмешкой над собой подумал раб. Затащили в каморку и положили на пол, один с ним остался, а другой за соломой пошел.

— Что ж, ты, тот кусок тронул? — в голосе надсмотрщика слышалась печаль и сострадание.

Раб поднял на него мутные глаза, облизал губы и сглотнул судорожно, глотка пересохла настолько, что казалось, кто-то туда сыпанул раскаленного песка. Сочувствующий надсмотрщик притащил железную кружку с ледяной водой и помог напиться.

— Так чего тебя крысятничать потянуло? — допытывался надсмотрщик, — Не боись, никому не расскажу, просто самому интересно, за кого можно так натерпеться.

— Никого не было, — упрямо повторил раб, глядя ему в лицо не видящими глазами.

Ну, как он мог объяснить этому человеку, сидящему рядом с ним, что он не имеет права даже заикнуться об этом. Как он может подставить девчонку из соседнего барака, которая детенка грудью кормит? Четыре дня жрать не давали, а там дите и молока у мамки почти нет, и они оба надрываются и день, и ночь. Сам-то сидишь ночью и слушаешь, как внутри все тугим узлом сворачивается от голода, а что поделать? Терпи, брат. А несмышленышу-то разве объяснишь? Его кормить надо. Вот и пошел на преступление, подкрался под окошки хозяйской кухни, дождался, когда там никого, и стянул хлеба целый каравай, теплый еще был. Когда обратно несся, держа хлебушек за пазухой, чуть не умер от пьянящего запаха, так попробовать хотелось, а нельзя, не себе брал, и трогать не смей. Так и принес целым, не отщипнув даже крошки…

— Ох, грехи мои тяжкие, — удрученно покачал головой надсмотрщик, вырывая раба из воспоминаний, — ты, парень, того, зла на меня не держи…

— Какое там, — попробовал мотнуть головой раб, это движение отозвалось болью в каждой клеточке, она пронзила до самых пяток электрическим разрядом, а, вернувшись, взорвалась бомбой в голове, — себя бы удержать…

Настелили на пол пару охапок соломы, помогли перебраться на нее, второй надсмотрщик, ходивший за соломой, накинул парню на плечи кусок мешковины и они ушли, гулко лязгнув засовом.

Первым делом парень кое-как стянул с себя тряпку, без нее, конечно, холодней, но сейчас кровь начнет запекаться, не дай бог, тряпку прихватит, потом с мясом выдирать придется. Сил на это ушло много, он закрыл глаза и долго пытался восстановить дыхание. Немного отдохнув, он снова открыл глаза и огляделся, стараясь не ворочать головой.

Кинули его в маленькой комнатке, которую и коморкой-то назвать язык не поворачивается — четыре шага в ширину, шесть в длину, да около семи по диагонали, если только очень маленьких. Ворох соломы в одном углу, дверь в другом, напротив нее дырка в полу под отхожее место, и на том спасибо.

Потолок высокий, а прямо под ним небольшое окошко, в которое даже маленькому зверьку протиснуться проблема, не то, что взрослому мужику, хоть и такому худому. Правда, мужик оный на данный момент и не помышлял о побеге, все его мысли и чаяния были направлены на дырку в противоположном углу комнатушки. Природа неумолимо требовала отправления естественной нужды, но для этого надо подняться, или хотя бы доползти. Можно, конечно, опуститься и преодолев отвращение помочиться под себя, но один из собратьев по несчастью, бывший некогда свободным и приговоренный к рабству за какие-то прегрешения, прочно втолковал в молодого человека, что когда начинаешь 'ходить под себя', считай, стал окончательной скотиной, наподобие безмозглых волосатых торов, ходящих в упряжи.