Версамин - [2]

- Простите, но что же все-таки представляет собой Б/41? - прервал его Дессауэр.

- Я же вам уже сказал - это производное бензоила. Но главную роль играло спирановое ядро.

Дессауэр удивленно взглянул на него.

- Спирановое ядро? А вы откуда знаете о подобных вещах? Дубовски улыбнулся.

- За сорок лет в институте непременно кое-чему научишься. Да ведь тогда об этом даже в газетах были статьи. Не читали?

- Тех газет я не читал!

- Ах, да, простите... Словом, журналисты раздули из этого сенсацию. И какое-то время весь город говорил только о спиранах, будто идет процесс и это - подсудимые. Всюду - в поездах, в бомбоубежище, даже у школьников только и слышно было о некомпланарных ' конденсированных бензольных ядрах, об асимметричном углероде в спиранах, о бензоиле, версаминовой активности. Вы, надеюсь, догадались, что первым эти вещества, позволяющие боль превратить в радость, назвал версаминами Клебер. Собственно сам бензоил играл малую роль. Главное было в самом ядре, в его структуре, похожей на самолетный хвост. [1 Компланарные - расположенные параллельно одной плоскости.- Прим, перев,]

- Эффект был стойкий? - спросил Дессауэр.

- Нет, действие версамина длилось недолго - всего несколько дней.

- Жаль,- вырвалось у Дессауэра.

Он внимательно слушал рассказчика, но одновременно не мог оторвать взгляда от мутных, залитых дождем стекол и хоть на миг избавиться от печальных мыслей. Его родной город почти не пострадал от бомбежек, но что-то надломилось в нем. Город напоминал айсберг, который подтачивают теплые подводные течения: люди лихорадочно рвались вкусить все радости жизни - шумной, но не веселой, развратной, но бесчувственной. Жизни, лишенной цели, но полной какой-то душевной инерции, равнодушия. Город стал столицей невроза, каким-то Содомом, и странная история, которую рассказал Дубовски, была здесь вполне логичной.

- Жаль? - повторил Дубовски.- Вы еще не знаете конца. Б/41 - это вещество со слабым и непрочным действием. Клебер сразу понял, что если произвести некоторые, довольно несложные изменения в структуре, то можно добиться куда большего эффекта. Примерно то же случилось с атомной бомбой, сброшенной на Хиросиму, и со следующими, много более мощными. Клебер надеялся избавить человечество от страданий. Ученые, открывшие атомные строения, рассчитывали подарить человечеству дешевую энергию, причем бесплатно. Они словно не ведали, что ничто не дается бесплатно! За все надо платить и даже расплачиваться...

Я работал с Клебером, он перепоручил мне опыты на животных, а сам занялся только синтезом. К зиме ему удалось получить соединение No 160 - много более активное, чем версамин. Он отдал мне его для испытаний. Дозы я давал небольшие; Реакция животных была неодинаковой: в поведении одних наблюдались лишь незначительные отклонения, которые исчезали буквально через два-Три дня. Но у других происходило, как бы это поточнее выразиться... полное извращение поведения: приятные и неприятные ощущения окончательно менялись местами. Все эти животные вскоре погибли. Никогда не забуду одну немецкую овчарку. Я любой ценой старался не дать ей погибнуть, а у нее было словно одно желание смерть. Она с дикой яростью кусала то лапы, то хвост, а когда ей надели намордник, стала грызть свой язык. Пришлось залепить ей рот сырой резиной, а кормить искусственно. Тогда она начала бегать по клетке и что есть силы биться о прутья. Вначале она билась о прутья головой и боком, потом обнаружила, что приятнее всего биться носом. При этом она повизгивала от удовольствия. Мы связали ей лапы и она целыми днями и ночами - на нее напала бессонница - мирно лежала в углу и радостно виляла хвостом. Ей был дан всего дециграмм версамина, но она уже не выздоровела. Клебер испытал на ней с десяток антиботов, которые, по его убеждению, нейтрализовали действие версамина, но это не помогло.

Дубовски умолк, затем негромко продолжал:

- Особенно я привязался к одному псу, дворняге. Ему мы тоже ввели дециграмм версамина, но не сразу, а дробно - маленькими дозами в течение месяца. Пес вел себя спокойно, и я ему даже давал свободно гулять по саду. Он прожил больше, чем немецкая овчарка, но в нем, бедняге, не осталось ничего от настоящей собаки. К мясу он даже не притрагивался. Рыл ногтями землю и глотал камешки. Особенно охотно он жрал овощной салат, сено, солому, газетную бумагу. Своих сородичей-самок он боялся, и ухаживал за курицами и кошками. Одной из кошек это совсем не понравилось, и она вцепилась в бедную дворнягу. А мой пес лежал на спине и радостно вилял хвостом. Не подоспей я, рассвирепевшая кошка выцарапала бы ему глаза. Чем жарче становилось, тем труднее было заставить его пить. При мне он делал вид, будто пьет, но я-то видел, что вода ему противна. Однажды он пробрался в лабораторию и там вылакал целую миску изотопного раствора. Он выл на солнце и лаял на луну. Словом, он превратился в своего антипода, в антисобаку. Заметьте, этот пес не стал таким бешеным, как овчарка. Знаете, он будто сознавал, прямо, как человек, понимал, что когда испытываешь жажду, нужно пить, и что собака должна есть мясо, а не сено. Но сдвиг, патология была уже слишком сильной, необратимой. Когда я стоял рядом, пес пытался все делать, как и полагается нормальной собаке. Он тоже погиб. Его неудержимо влекли к себе грохочущие трамваи. И вот однажды, когда я вывел его погулять, он порвал поводок, вырвался и, низко наклонив голову, ринулся к рельсам. Так он и погиб под колесами трамвая. А за несколько дней до этого я застал его, когда он лизал горячую печку. Завидев меня, пес весь сжался и поджал хвост. Он словно ждал, что я его накажу.