Вероятно, Алекс - [98]

– Спасибо, Минк.

– Как вы ее назвали? – спрашивает Портер.

– Что? А, Минк. Ее так прозвали в детстве, – доносится до меня через открытую дверь ответ отца.

– Я слышала, ты зовешь ее так постоянно, – замечает Ванда, – хотя никогда не рассказывал мне почему.

– О, это любопытная история, – говорит папа.

Я со стоном наливаю чай, но отец уже берет на себя роль рассказчика, и я, стоя на кухне, слышу каждое его слово:

– Сейчас вы узнаете, откуда оно взялось. Несколько лет назад, когда Бейли было четырнадцать, она пару недель пролежала в больнице…

Я бросаю на него взгляд, вижу, как он поднимает бровь, безмолвно обращаясь к Ванде, и тут же понимаю: она знает, что в меня стреляли.

– Ну так вот, все это время телевизор был переключен на канал, по которому транслируются классические фильмы. Я думаю, вы хорошо знаете кинозвезд былых лет – Хамфри Богарт, Кэри Грант, Кэтрин Хепберн. Их показывали день и ночь. Мы настолько за нее волновались, что к тому моменту, когда кому-то в голову пришла мысль переключиться на другой канал, ей многие картины стали нравиться и она попросила оставить все как есть…

Я обреченно вздыхаю, переступаю порог кухни и ставлю на стол стаканы с чаем.

– Несколько дней после операции ее положение оставалось критическим, и я, как отец, конечно же за нее переживал. Сказал, что если она поправится, то куплю ей все, что она пожелает. Большинство девочек в ее возрасте наверняка попросили бы, например, машину, пони или поездку с друзьями во Флориду. Но только не Бейли. Насмотревшись на всех этих актрис, щеголявших в мехах в те времена, когда это еще не порицалось обществом, она сказала: «Пап, я хочу норковую шубку».

– Ну и как, ты купил? – хохочет Ванда.

– Купил, но только под норку, – отвечает папа, – а вот ее демарша не забуду никогда. Что же до старых фильмов, то она до сих пор от них без ума. Эй, Портер, с тобой все в порядке?

Усевшись обратно за стол, я поднимаю глаза и вижу на лице Портера совершенно непонятное выражение. Парень выглядит так, будто ему только что сообщили о смерти любимой собаки.

– Что случилось? – спрашиваю я.

Он неподвижно смотрит в стол, но не на меня. Еще минуту назад парень гоготал и дурачился, а сейчас вдруг будто воды в рот набрал, его челюсть будто окаменела и вот-вот собирается развалиться на куски.

Все неподвижно смотрят на него.

Он ерзает на стуле, сует руку в карман и достает телефон:

– Мама прислала сообщение. Извините, но мне пора.

Не может быть. Старый трюк под названием эсэмэска. Маневр типичного Ловкача-Пройдохи. Он что, собрался применить против меня мой же прием?

– Что случилось? – повторяю я, вставая из-за стола одновременно с ним.

– Ничего, – невнятно бормочет он, – ерунда. Просто маме понадобилась моя помощь. Прости. – Он явно взволнован и думает о чем-то своем. – Спасибо за ужин.

– Заходи в любое время, – говорит папа, переглядывается с Вандой и встревоженно морщит лоб. – Ты здесь всегда желанный гость.

– До скорого, Грейс, – бормочет Портер.

Когда он бросается к двери, я едва за ним поспеваю. Переступив порог, он скатывается по ступенькам крыльца, даже не глядя на меня. Я прихожу в смятение. Вполне возможно, он и в самом деле получил сообщение, но только не от мамы. Потому что в такое состояние его может привести только один человек, и если он ничего не сказал папе и Ванде, значит, это каким-то образом связано с Дэйви.

– Портер! – окликаю его я, когда он устремляется вперед по подъездной дорожке.

– Мне надо бежать, – отвечает он.

И приводит меня в бешенство. Может ничего не говорить моему отцу, но мне!

– Эй! Что, черт возьми, происходит?

Он поворачивается, и его лицо вдруг бледнеет от гнева.

– Решила поиграть со мной в свои грязные игры?

– Что?

Я полностью сбита с толку. В этом нет никакого смысла. Взгляд Портера шарит по моему лицу.

– Ты меня пугаешь. Что-то случилось? – спрашиваю я. – Это как-то связано с Дэйви, да? Он опять что-то натворил? Пожалуйста, ответь мне.

– Что? – На его лице отражается недоумение. Он щурит глаза и качает головой: – Охренеть можно. Я не… Мне надо домой.

– Портер! – кричу я ему в спину, но он даже не поворачивается. И не смотрит в мою сторону.

Я просто беспомощно стою на подъездной дорожке, обхватив ладонями локти, и смотрю, как его фургон возвращается к жизни, едет по улице и исчезает за стеной секвой.

Глава двадцать пятая

«Что касается решений о людях, то время их принятия не наступает никогда».

Кэтрин Хепберн, «Филадельфийская история» (1940)

Я строчу эсэмэски.

Звоню.

Опять пишу.

Снова звоню.

Он не отвечает.

С ним пытается связаться Грейс, но тоже безуспешно.

– Я уверена, здесь какое-то нелепое недоразумение, – убеждает она меня, хотя и сама в это наверняка не верит.

Когда Грейс уезжает домой, я воспроизвожу в голове весь разговор на террасе, пытаюсь найти хоть какие-то подсказки и точно вспомнить моменты, которые меня чем-то встревожили. Обращаюсь с вопросами к папе, однако он не в состоянии мне чем-либо помочь. Мне настолько плохо, что я даже спрашиваю Ванду, а когда по выражению ее лица понимаю, что она тоже испытывает к моему плачевному состоянию жалость, то с огромным трудом удерживаюсь, чтобы прямо при ней не разрыдаться. И в этот момент понимаю, что дело мое швах.