Молодая женщина остановилась и продолжала:
– И вот эти два лебедя снова встретились, а завтра, может быть, они ещё раз встретятся два в одном. У нас будет дочь и мы назовём её Вероникой: это значит – победа весны. Тебе нравится? О как я буду её любить! – И она порывисто обняла его и горячо заговорила: – Милый, милый, как я счастлива! Оставим заботы, мысли, неудовлетворение, подарим только друг другу этот вечер. Никто, ведь, не знает, сколько ему суждено ещё прожить, но этот вечер наш и будем жить…
И она страстно прильнула к его губам и замерла. Но вдруг быстро оторвалась и испуганно сказала или спросила:
– Больно?! Начинается? Боюсь…
Она заметалась и то судорожно хватала и сжимала его руку, то отталкивала её. Лицо её побледнело, глаза закрылись. Когда миновала боль, она покорно и грустно сказала:
– Пора.
И они пошли назад, – она прошла в дом, а он остался на террасе и сидел там в тяжёлом оцепенении какого-то сна наяву.
И сильнее было впечатление этого сна в напряжённой тишине вечера.
Солнце упало за горизонт, брызнув в последний раз короткими кровавыми лучами. Стало быстро темнеть, а в небо безмолвно торопливо поползли откуда-то взявшиеся тёмные тучи.
И вдруг, тревожные мечущиеся удары церковного колокола разбудили сон и наполнили душу тревогой, жутким сознанием неотразимости надвигающегося мгновения.
– О, как страшно! – шепнул кто-то сзади и две руки, прекрасные, в синеве сумерек мертвенно-бледные, обвили его шею.
Холод проник и в его душу, он повернулся к ней и вдруг что-то беспомощное в ней сжало его сердце тоскою и горячею любовью.
Нежно обняв, он осторожно повёл её и, посадив, целовал её руки, плечи, платье. Целовал полный благоговения к ней, полный сознания предстоящего ей мученичества. Это была безмолвная, сильная и жаркая молитва ей, её страданиям.
Стихло всё в доме. Спят или притаились и только там в углу, где спальня, и красная лампадка бросает свои багровые лучи, – движение и стоны, боли и отдых и опять безмолвная тишина ночи.
Взошла луна и светит. Сад необъятный, весь залитый обманчивым светом. Из серебра и блеска деревья убегают в какую-то даль или бездну. Бесконечная даль. Какие-то тени прозрачные, светлые движутся, скользят и берут власть над душой, таинственную и сильную. Что-то прильнуло, точно заглядывая, к окну и уж убегает, оставляя в душе следы очарования, напряжения и страха.
И снова стоны, дикий взгляд туда, где в красных огнях переливались ризы иконы, – бесконечно чужой всему живому.
Сильнее боли. Ближе и ближе выходит из мертвенного просвета дня что-то страшное, неотразимое. Вышло и дико схватило свою жертву. Целый океан страданий, в котором захлебнувшийся последний безумный вопль смешался с первым криком появившегося на свет нового существа.
И стихло сразу всё.
Смерть или обморок?
Так не похоже на смерть.
Розовеет и ещё нежнее лицо. Точно откинувшись, чтоб лучше видеть, она смотрит из полуопущенных век ещё живыми глазами туда, где в первых лучах солнца шевелится маленькое красное тело.
А там, в раскрытых окнах, праздничное утро, торжественное, нарядное.
В лучах солнца, в блёстках росы сверкает сад.
Тихо, всё замерло в избытке блаженства и только листья таинственно шепчут друг другу радостную весть:
– Вероника, Вероника…
