Вернувшийся к рассвету - [32]

«Кто шагает дружно в ряд? Пионерии отряд! Кто идет? Мы идем! Куда идем? В столовую!».

Звонко, громко, с чувством, что бы проснулись повара и заняли со вздохом свои места согласно боевому расписанию. Строем в столовую, строем обратно, заиленная деревянная купальня, всеми ненавидимый «тихий час», обгрызенные шахматные фигурки, теннисные ракетки с остатками резины на плоскостях и мятые пластмассовые шарики с зелёными и красными иероглифами на белых боках. И всё это мне предстоит вкушать полной мерой ровно три месяца подряд. Правда, будет выезд на побывку домой, ненадолго, но потом-то снова сюда. Начинаешь понимать заключённых, выведенных на режим раздельного нахождения в тюрьме, что при оставшемся сроке в полгода вдруг на всё плюют и ударяются в бега. Тяжело возвращаться в неволю со свободы, идёшь туда и впечатление, словно сам себя душишь.

Чёрт, а правильное ли решение принято мной, спрашивал я себя в сотый раз и всё не находил ответа. Одна моя часть радовалась и беззаботно глядела на мир, купаясь в энергии исходящей от этих мелких электровеников в кедах, сандалиях и парусиновых туфлях. А вот другая половина….. Грустила и унывала, что ли? Так и не разобравшись со своим состоянием, я вздохнул и расстегнул молнию на своей сумке. Буду застилаться.

Нехорошую тишину за спиной я почувствовал сразу. Не то, что всё вдруг затихло, все сразу замолчали и пробирающиеся по своим делам вдруг овладели искусством беззвучного передвижения американских индейцев, нет. Тишина была только в нашей палате, за моей спиной. Впрочем, этого следовало ожидать.

Я повернулся и обвёл взглядом затихших сверстников. Итак, кто у нас тут вожак и индуктор процесса нивелирования всех выделяющихся? Ага, вот он.

Крепкий, коренастый, майка со значком «Динамо» на груди обтягивает широкий корпус, плечи выдвинуты вперёд, руки по привычке полусогнуты. Скорее всего, борец-вольник. В себе уверен, смотрит с некоторой ленцой и возле него уже начинают виться двуногие прилипалы, но вот сам он на хищную акулу не тянет — взгляд пустоват и сам слишком сильный. Ну, а сила, она вначале уму, а потом владельцу ума — могила.

— Эй, слышь, а чё ты простыни, как все, не стал брать?

Ну, вот и причина отторжения, коллективно бессознательная.

— Простыни? Вот эти?

Я приподнимаю на соседней койке за край ткань со стойким запахом прачечной. В моё время стоило сказать, что у меня аллергия на стиральный порошок и вопрос бы снялся в долю мига, но вот нынешние дети с этим понятием не знакомы. Они и слова-то такого не слышали. Поэтому я продолжаю медленно тащить на себя простыню с кровати, одновременно складывая её гармошкой, а потом, когда чувствую, что на большее сил не хватит, рву её пополам.

Сухой треск рвущейся ткани заставляет сгустившееся вокруг меня облако неприязни отпрянуть в сторону и, закрепляя успех, я делаю шаг вперёд и громко вопрошаю претендента на лидерство, суя ему в руки кусок ткани:

— Разве это простынь? Говно это, а не простынь! — и, не давая ему успеть переоценить ситуацию, продолжаю развивать достигнутый успех — Слушай, а у тебя открывалка или нож перочинный есть?

— Э… Тебе зачем?!

— Компот абрикосовый открыть. Очень вкусный.

Я отворачиваюсь на долю секунды и тут же возвращаю голову назад, ловя глаза крепыша в ловушку своего взгляда:

— Сам, кстати, будешь?

И как финальный штрих несостоявшегося батального полотна — протянутая ладонь и голос, на полтона ниже:

— Меня зовут Дима Олин. А тебя?

Вот и всё. Чистая победа. Никакого нейропрограмирования, разных хитрых вербальных жестов вроде открытых ладоней, поз дружелюбия и вечно счастливого взгляда дауна в переносицу собеседника. Удивил, сбил акцент внимания с себя на несчастного владельца разорванной простыни, поставил противника перед выбором и тотчас же предложил вкусную халявку. И мгновенно у нас образовались мир, дружба, абрикосовый компот. Ну и маленький плюс для моего морального облика — никто не валяется под кроватью без сознания. А то последнее время как-то всё однообразно у меня все конфликты разруливать получается, без дипломатических штучек, без выдумки. Путь же насилия — путь отнюдь не в тупик, а к власти. Но здесь власть мне нужна, как собаке заряженный пистолет — я ведь сюда отдыхать приехал, а не подчинять всех и вся. Я лучше дружить буду. Ну, по крайне мере попытаюсь.

Заплаканную Васнецову Марина нашла в библиотечной беседке. Заведующая лагерной библиотекой ещё не приехала из города, задержалась, дожидаясь, когда ей соберут методички и подшивки журналов и ключ висел на стене в комнате вожатых в свободном доступе.

— Ну, так и знала, что ты здесь!

Марина уселась напротив Васнецовой, критически осмотрев заплаканную мордашку подруги, чуть поколебавшись, протянула ей носовой платок:

— На, подруга, вытрись, а то выглядишь как наш Семёныч после получки — глаза красные, физиономия опухшая. Только от него духами не пахнет.

Васнецова всхлипнула и, взяв протянутый ей кусочек ткани, приложила его к лицу, громко высморкалась, после чего начала нервно теребить платок в пальцах, брезгливо отдёргивая кончики пальцев от ткани, когда прикасалась к влажным местам.